После этого его взгляд потух, и он больше не мог говорить.
– Это слишком, – сказал он. – Даже верблюд должен иногда опуститься на колени и получить отдых. У меня голова сейчас как курятник.
– Как осиное гнездо, Асад, – поправила Роза.
Он мрачно посмотрел на нее:
– Курятник – более подходящее слово. Мне нужно время, чтобы подумать, поспать и помолиться, хорошо? Завтра утром при встрече я расскажу то, что сегодня не успел, хотя мне это тяжело. Вы дадите мне эту передышку?
В тот же вечер у Моны Карл изложил ей историю Асада.
– Как же так, Карл? – выслушав его, произнесла Мона. – Если бы Асад рассказал тебе это десять лет назад, то мы могли бы ему помочь. Почему же он этого не сделал?
– Да, хороший вопрос. Но если хорошенько подумать, как он мог об этом рассказать? Ведь Ларс Бьорн позаботился о том, чтобы сделать его другим человеком, и было много причин хранить этот секрет.
– По-твоему, он опасался потерять работу?
– Нет, но он наверняка боялся, что станет известно, кем он был раньше.
– Но ведь ты ни за что не выдал бы его, он должен был это понимать.
– Мне кажется, иногда он готов был все рассказать, но все то зло, что творилось на Среднем Востоке, и радикализация Европы как бы парализовали его. Шииты против суннитов, гражданская война. Он повсюду видел врагов.
– Как это чудовищно, – сказала Мона. – Ты можешь представить себе, что твоя семья находится в заложниках много лет, а ты не знаешь, где они и вообще живы ли они? Я не могу.
Карл взял ее за руки:
– Да, это ужасно. И к тому же он понимал, что человек, взявший их в заложники, сделает все, лишь бы найти и убить его. Поэтому ему приходилось прятаться, это я теперь понимаю. Возможно, даже Ларс Бьорн и его брат не знали, где он был, прежде чем он оказался здесь, в управлении полиции.
– Он использовал все возможности, которые предоставлял ему отдел «Q» для розыска его семьи, как ты думаешь?
– Безусловно. Я думаю, что это и есть истинная цель, по которой Ларс Бьорн дал Асаду эту работу. Но, пожалуй, сейчас, обдумывая все, я прихожу к выводу, что он со временем сам перестал верить, что воссоединится с семьей. – Карл покачал головой. – А потом произошло вот это. Что должен был он чувствовать, узнав судьбу старой женщины в Айя-Напе? Для него это стало настоящим шоком.
– Как ты думаешь, он расскажет оставшуюся часть своей истории?
– Да. А если нет, то мы его заставим. К нам ведь вернулась Роза. – Он улыбнулся при этой мысли. Что-то хорошее все-таки дала им ужасная история Асада.
Мона отодвинула руки и серьезно посмотрела на него.
– Карл, я хочу спросить тебя совершенно о другом. – Она глубоко вздохнула. – Как ты думаешь, что произойдет, если поездка Харди, Мортена и Мики в Швейцарию не даст результата? Я хочу сказать, если ситуация с Харди не изменится, то ты вернешься в Аллерёд?
– Вернусь? – Он выдвинул нижнюю челюсть и секунду подумал. – Нет, не думаю, а почему ты спрашиваешь об этом?
– Спрашиваю, потому что я… я ведь люблю тебя, Карл. Весь последний год ты так много значил для меня. Ты ведь знаешь, как это для меня важно?
Выражение ее лица удивило Карла. Плохо сочетается с ее вопросом, подумал он.
– Пожалуйста, скажи, почему ты спрашиваешь меня об этом, Мона? – произнес Карл. – Ты что-то скрываешь?
С неожиданной покорностью она склонила голову, словно чего-то стыдилась. Что она скрывает? Он забеспокоился.
– Ты больна, Мона? – Он взял обе ее руки в свои.
Она приблизила к нему свое лицо, и ямочки на ее щеках стали такими глубокими, как будто вот-вот у нее начнется приступ истерического хохота.
– Больна? – Она погладила его щеку. – Можешь и так сказать, если хочешь. Когда умерла Саманта… – Она сделала паузу, собираясь с мыслями. – О боже, Карл, моя любимая дочь была полна жизни, она такая талантливая, она… Когда она умерла, что-то умерло и во мне. Я в полном раздрае. При моей профессии я должна была знать, что горе делает с человеком, но я потерпела крах. Врач прописал мне антидепрессанты, но ты же знаешь, что я их не принимала, правда?
Он кивнул. Более озабоченно, чем ему хотелось бы.
– Мне было очень плохо, и я перестала себя контролировать. Я почувствовала, что старею с катастрофической скоростью, мне прописали гормоны, и это очень помогло. Но не стоило их пить из-за последствий. Боюсь, я принимала слишком большие дозы.
– Последствия? Не понимаю, что это значит. Тромбы? Ты этого боишься?
Она улыбнулась и еще раз сжала его руку.
– Мне пятьдесят один год, Карл, и я беременна. Поэтому ты не должен возвращаться в Аллерёд, обещаешь мне?
Карл отпрянул на полметра. Несколько лет тому назад он пережил приступ паники, который оторвал его от мира и полностью лишил чувства реальности.
Сейчас ему показалось, что он ощущает нечто похожее.
Если уж были люди, которым не удалось выспаться в эту ночь, так это Карл и Асад. Во всяком случае, когда Карл на следующее утро в семь пришел в подвал управления полиции, Асад, стоя на коленях в молитвенной позе, храпел, прижавшись щекой к коврику.
– От твоего коврика скоро уже ничего не останется, Асад, – первым делом сказал Карл, когда принес ему чашку кофе.
Асад, с трудом что-либо понимая, смотрел на чашку кофе, которую ему протягивал Карл.
– Спасибо, – сказал он и сделал глоток. Казалось, кофе вызвал у него в пищеводе настоящий бунт. Асад бросил на Карла негодующий взгляд, словно его начальник сейчас мстил ему за все те случаи, когда в роли баристы выступал сам Асад.
– Это тебе, чтобы проснуться, дружок, – сказал Карл. – Могу еще приготовить, если надо.
Асад натянуто улыбнулся.
– Сегодня для нас обоих будет трудный день, Асад, поэтому я пришел раньше других.
– Для нас обоих? Что это значит? – Асад присел на табурет в своем кабинете, он же кладовка, и прислонился головой к стене.
– Скажу тебе правду. Мона сообщила мне, что я буду папашей. Я узнал это вчера вечером.
«С глазами большими, как чайные блюдца», – как писал Андерсен об одной из собак в сказке «Огниво». Такие глаза были сейчас у Кучерявого.
– Да, я знаю, Моне пятьдесят один год. Это и на самом деле… действительно… – Вот черт… как это назвать… Необычно? Удивительно? – Мы оба в шоке, – вместо этого сказал Карл. – Я думаю… Мы хотели бы ребенка, но нам уже столько лет… Внук Моны Людвиг будет на пятнадцать лет старше своего дяди или тети. Это же безумие, верно? И вообще, будет ли ребенок здоровым и нормальным? Имеет ли смысл так рисковать? И если мы рискнем, а по-видимому, рискнем, то нам стукнет семьдесят, когда ребенок будет учиться в гимназии.
