Роза набрала по внутреннему телефону номер психолога в управлении полиции, но никто не ответил.
– Она ведь должна быть на месте, Гордон?
Он заглянул в записную книжку и кивнул.
– Позвони ей домой, может быть, она ушла сегодня пораньше, – предположил он.
Роза так и сделала, но трубку взяла не Мона. Голос был мрачный, Роза его не узнала.
– Это Матильда, – прозвучало в трубке на фоне какой-то дикой какофонии. – Заткнитесь оба, Людвиг и Гектор, – крикнула она, но ничего не изменилось.
– Это Роза Кнудсен из управления полиции, можно мне поговорить с Моной?
– Нет, сегодня утром она попала в центральную больницу.
Роза сдвинула брови, слишком уж кратко и сухо было сказано о таком серьезном событии.
– В больницу? Какая печальная новость. Можно спросить, кто вы?
– Как это типично: мать не рассказывает другим людям, что у нее есть дочь по имени Матильда. Не очень приятно это слышать, правда?
– Простите, я не очень хорошо знаю вашу мать, мы общаемся в основном по работе. У нее что-то не очень серьезное, надеюсь?
– О боже, если у женщины в пятьдесят один год возникает желание завести ребенка, это всегда серьезно и всегда возникают проблемы с сохранением.
Роза представила себе лицо Карла. Для него новость будет ошеломляющей.
– У нее ведь не выкидыш, правда?
– Не знаю. Я в свои тридцать три не очень настроена заполучить сводную сестру или сводного брата, как вы понимаете.
«Я ничего не понимаю, мерзкая фурия», – подумала Роза.
– В каком она отделении? – спросила она.
– Уж во всяком случае не в отделении лечения бесплодия. – Она хрипло рассмеялась. – Да заткнитесь же вы, Людвиг и Гектор, а то я выгоню вас вон.
Мона выглядела бледной, кожа ее казалась просто прозрачной. Ее палата была расположена в самом конце коридора гинекологического отделения центральной больницы.
– Роза, это ты? Как мило с твоей стороны, – сказала она.
Роза отметила оценивающий взгляд, скользнувший по ее фигуре. Но Розе было все равно. Они не виделись два года, и за это время вполне могло набежать двадцать с лишним килограммов на боках. Как такое не заметить?
– Ты в порядке? – спросила Роза.
– Ты имеешь в виду, сохраню ли я ребенка?
Роза кивнула.
– В ближайшие дни станет ясно. Откуда ты узнала, что я здесь? Неужели Матильда позвонила?
– А, ты имеешь в виду свою милую заботливую дочь, которая ласково опекает маленького Людвига и его друзей?
Мона усмехнулась. Значит, кое-какие жизненные силы в ней еще сохранились.
– Нет, я сама позвонила тебе домой, чтобы решить одну психологическую проблему, но сейчас мне не хотелось бы тебя мучить, хотя это довольно срочно.
– Довольно срочно?
– На самом деле это очень срочно.
– Парень, который звонит вам, ты о нем?
Роза кивнула.
Через полчаса заглянула медсестра и сказала, что пациентке пора отдохнуть.
– Еще пять минут, и мы закончим, – сказала Мона и продолжила, обращаясь к Розе: – Теперь я очень хорошо представляю себе этого парня. – Она коснулась пальцем портрета, лежащего на одеяле. – А также атмосферу, в которой жила эта семья, если сын мог убить отца таким зверским способом, а теперь угрожает разделаться с матерью.
– Он психопат или сумасшедший, как ты думаешь?
– Гм, не психопат в обычном понимании, хотя полное отсутствие чувства сострадания может говорить и об этом. Одно то, что он намеревается вредить людям, которых вообще не знает, указывает на патологию. У парня, который живет в собственном мире, может быть много вариантов отклонений. У него, конечно, крыша поехала, но в то же время он контролирует себя, поэтому называть его умалишенным в обычном смысле я бы не стала. Шизофрении, пожалуй, нет, но мания преследования и отсутствие способности к сопереживанию наблюдаются вместе довольно часто и приводят к непредсказуемым поступкам. Современное общество фабрикует много таких людей. Самолюбование и равнодушие к другим людям – беда наших дней.
– Гм, мне кажется, у тебя уже есть теория, Мона. Поделись, пока меня не выгнали.
Мона с трудом приподнялась. Было заметно, что лежание ей не на пользу.
– Послушай! Я могу прийти завтра, если так лучше, Мона. Только скажи.
– Нет-нет, я в порядке. – Она взяла стакан с водой и смочила губы. Потом улыбнулась и положила руку на живот. – Я думаю, все будет хорошо. ДОЛЖНО быть хорошо!
– Рассказать Карлу?
– Не сейчас. Но если это дело затянется, я хотела бы, чтобы он вернулся домой.
– Хорошо.
– Ладно, вернемся к моей теории. Ты права, у меня есть предположение. Подумай, когда самый обыкновенный парень в возрасте двадцати двух лет может использовать выражение «perseverando», то есть «быть упорным»?
– Я думаю, что никогда.
– Вот именно. Если только не иронизирует. Говорит в шутку и при этом чувствует себя совершенно свободным. Ты меня понимаешь?
– Не совсем. Ты хочешь сказать, что это не его выражение?
– Это ЕГО выражение, но не интернат внушил ему это, а родители. Я же говорю, он – единственный ребенок в семье, и его мать или, более вероятно, его отец обращались к нему со множеством требований, и в результате он почувствовал себя ущемленным и возненавидел по этой причине весь мир.
Да, Роза прекрасно знала, о чем идет речь.
– Конечно, все это внушения отца, которые вколачивались в него постоянно: «Держись, мальчик, продолжай, никогда не сдавайся» и прочее дерьмо. Я хорошо понимаю, о чем ты говоришь.
Мона долго молча смотрела на Розу, она догадывалась, о чем та думала. Розе крепко досталось в жизни из-за отца, последствия были фатальными.
Мона тяжело вздохнула:
– Да, думаю, это благословенное слово сначала вбивали в голову отцу, а потом он стал вбивать его в голову своему сыну. Мальчик разочаровал его, потому что не желал жить по закону «perseverando», это перешло в отсутствие взаимного уважения и ненависть между ними. Так я это объясняю.
– Значит, в школе-интернате учился отец?
– Да, думаю, что так и было.
– Но поиски от этого не становятся легче, Мона. Кто он, этот человек? Любой персонаж мужского пола в возрасте от сорока с небольшим и старше, который учился в этой школе. А таких ежегодно может быть двести человек или того больше. Я не выясняла, сколько учеников в течение года посещают эту школу.
– Я знаю, что этим путем идти нельзя, потому что нет времени. Но ты можешь предъявить эту информацию парню.
