Последовал резкий вдох, за которым последовало:
– Что вы имеете в виду? О чем вы?!
– Как я уже сказала, ребенок умер.
– О чем вы говорите? Что, черт возьми, вы говорите? УМЕР? КАК ОН МОГ УМЕРЕТЬ? КАК ЖЕ ТАК?
Мать Салли была в ярости. Я не знала, что ответить, поэтому сказала:
– Ваша дочь просит вас приехать. Это все, что я могу сейчас сказать.
Когда я повесила трубку, сердце бешено стучало в груди, и я почувствовала, как в животе сжимается комок страха.
Семья прибыла в отделение через полчаса, и все были в гневе, в абсолютной ярости. Я отчаянно пыталась успокоить их ради Салли, но казалось, что бы я ни говорила, это только еще больше усугубляло ситуацию. Родственников было восемь: мать, бабушка, отец и несколько тетушек и дядюшек – и все они одновременно засыпали меня вопросами.
– Что случилось?
– Зачем надо было использовать щипцы?
– Почему ей позволили так долго рожать самостоятельно?
– Почему никто ничего не сделал раньше?
– Могу передать вам только то, что мне сообщили, – отвечала я, стараясь говорить мягко. – На самом деле я не присутствовала при родах.
– Ну и кто же там был? – мать потребовала разъяснений. – Кто может дать нам чертовы ответы?
– Я позову врача, чтобы он пришел и поговорил с вами, – сказала я и бросилась на поиски ординатора, который принимал роды в операционной. Но когда я добралась до комнаты персонала, то обнаружила доктора Хадипа на диване, его утешал другой врач. Хадип был опустошен.
– Не могли бы вы пойти и поговорить с семьей Салли? Они запрашивают дополнительную информацию.
– Даже не знаю. Я просто не знаю, что случилось. Я не знаю… Принял ли я правильное решение? Не могу. Просто не могу, – он покачал головой и отвернулся.
– Семья нуждается в ответах, – настаивала я. – Кто-то должен с ними поговорить.
– Ночной ординатор, – пробормотал доктор. – Я сообщу ей, и она сможет поговорить с ними.
Ребенок моей пациентки умер, и врачи не могли объяснить почему. Я простая акушерка, но ее родные именно меня называли убийцей.
Итак, после того, как доктора Хадипа сменил ночной ординатор, она спустилась в отделение и объяснила семье все, что знала. Мне было жаль Салли: она нуждалась в отдыхе и поддержке, но семья заставляла девушку нервничать. Они все еще не успокоились и продолжали требовать ответов. В поисках поддержки я заручилась помощью педиатра, который был в операционной во время родов Салли, чтобы он смог рассказать, что он знал о случившемся. К сожалению, все говорили одно и то же: на данном этапе мы понятия не имели, почему умер ребенок, и следующим шагом было точное расследование того, что произошло.
– Мы можем провести анализ крови, – объясняла я. – Пошлем плаценту на анализы, сделаем вскрытие. Мы предпримем все необходимые шаги, чтобы получить ответы, которых вы заслуживаете. Понимаю, что вы расстроены и злитесь, но на самом деле мне больше нечего сказать на данный момент.
Они все смотрели на меня с отвращением, стоя вокруг кровати посреди палаты, окружая Салли – их дочь, племянницу и внучку – как будто для защиты, но таким образом, что это казалось очень пугающим. Каждый из них смотрел на меня в поисках ответа, и они очень злились, что я не могла его дать. Тем не менее вопросы продолжали поступать. Что бы я ни говорила, этого было недостаточно. Да, я являлась официальным лицом больницы, но больше ничем не могла помочь. Я продолжала объяснять, что фактически не присутствовала во время родов. В конце концов Джен сказала им, что я больше не могу отвечать на вопросы, и рано утром нам удалось уговорить их уйти, чтобы дать Салли немного отдохнуть. После всех допросов я была совершенно опустошена.
Конечно, семья незамедлительно подала официальную жалобу. И я была поражена, когда прочитала, что Салли восприняла мои слова «мне невероятно жаль», которые я сказала, войдя в палату, как извинение за то, что мы сделали что-то не так. А я просто выразила сожаление о том, что пациентка понесла такую потерю. В то же время больница провела собственное расследование, предполагая, что коронеру
[41] потребуется дополнительная информация, чтобы установить причину смерти. Больничные адвокаты допросили меня, так как семья утверждала, что Салли ничего не ела весь воскресный день. К счастью, в моих записях было зафиксировано, что она съела пару тостов. Но расследование, конечно, тянулось долго, а я тем временем жила своей жизнью.
После необъяснимой смерти ребенка моей пациентки мне было страшно выйти на улицу, потому что ее родные ненавидели и преследовали меня.
Примерно через два месяца после того, как ребенок Салли умер, я гуляла с Бетти и мамой. Мы как раз вышли из супермаркета, купив несколько угощений к чаю, и с Бетти в коляске возвращались к маме домой. Но, остановившись на светофоре, я заметила семью Салли, стоящую на другой стороне дороги. Они злобно смотрели на меня, что-то бормотали и показывали в мою сторону. Внезапно Райли закричал:
– ТЫ УБИЙЦА!
Я повернулась к маме и как можно тише прошептала:
– Мама, мама, они говорят обо мне! Это та женщина, которая потеряла ребенка.
Теперь Райли орал с другой стороны улицы:
– ТЫ УБИЛА МОЕГО РЕБЕНКА!
И двое других тоже кричали:
– УБИЙЦА!
– Что же нам делать? – я начала паниковать.
Мы были одни на улице, вдали от охраны больничного отделения. Я чувствовала себя очень уязвимой. Что они сделают со мной, если окажутся на этой стороне дороги? Нападут ли они на меня? А как же Бетти?
– Ну же! – мама взяла меня за руку и быстро повела прочь от светофора.
Мы стремительно шагали в другом направлении, идя домой длинной дорогой, но я постоянно оглядывалась, проверяя, не преследуют ли они нас. Сердце качало кровь со скоростью миллион миль в час, в ушах звенело. Я чувствовала, что вот-вот упаду в обморок. Я хотела убежать, но не могла, потому что в коляске сидела Бетти. Что, если они последуют за нами домой? Что же нам делать? Я вся тряслась, когда мы наконец добрались до маминого дома, и, только плотно закрыв дверь, я, рыдая, упала в ее объятия.
– Никогда в жизни мне не было так страшно, – призналась я. – Думала, они собираются напасть на нас. Что же мне делать?
– Ты должна рассказать об этом менеджерам. Эти люди не могут так себя вести! Кричать на улице, пугать тебя. Это неправильно.
Заступив на смену на следующий день, я сразу же попросила о личной встрече с одним из «синерубашечников». Это была Лина, та самая, что отчитала меня насчет носков.
