Уилл с минуту молчал, переваривая все, что я ему рассказала.
– А что ответили в больнице? – спросил он, кусая ногти.
– Меня ждала дырка от бублика! – усмехнулась я. – Я хотела поговорить с одним из менеджеров, но они не очень заинтересованы. Они просто отмахиваются, что это часть разбирательства, и если я не сделала ничего плохого, то мне не о чем беспокоиться.
В общем, как обычно. Из больницы не было никаких вестей, указаний или поддержки. Фиона уже дважды чуть с ума не сошла от стресса из-за расследования. Ее муж, корпоративный юрист, пришел в ужас от того, что ни у кого из медперсонала не было подготовки для подобных случаев. Спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Мы даже не разговаривали с больничным адвокатом.
– Теперь я сомневаюсь в своих действиях, – продолжала я. – Если бы я сказала Гейнор приехать раньше, изменилось бы что-то? Закончилось бы все по-другому?
– Но твой совет был разумным, верно? – спросил Уилл.
– Да, я так думаю.
– Ну тогда все в порядке. Не беспокойся. Адвокат просто пытается запугать тебя, чтобы ты сказала какую-нибудь глупость. За это им и платят. Они думают, что, если загонят тебя в угол, ты признаешься или что-то в этом роде, но на самом деле как ты можешь быть ответственна за смерть ребенка?
Этот вопрос я задавала себе в течение следующих нескольких недель. Может быть, я все-таки каким-то образом виновата в смерти ребенка? Что, если бы пациентку привезли раньше? Родился бы ребенок быстрее? Я что-то пропустила? Правильно ли я все зафиксировала или что-то напутала в записях?
Раньше считалось, что американцы готовы жаловаться и подавать в суд на все подряд. Но сегодняшние англичане явно не отстают.
Сомнения закрадывались в мой разум, и я задавалась вопросом, действительно ли я была серьезно виновата. Если да, то что будет делать больница? Могу ли я потерять работу? Эти мысли не давали мне спать по ночам, и в ранние часы все худшие сценарии прокручивались у меня в голове. Меня признают виновной в халатности. Я потеряю работу. Неужели меня посадят в тюрьму? Значение этой единственной неудачи с записями разрослось и приобрело гигантский масштаб.
– О, вы все время пишете! – заявил мне муж одной пациентки через неделю после звонка адвоката. – Что вы там написали? «Предложила бутерброд с сыром»! Серьезно? Зачем вам это записывать?
– Поверьте мне, это важно, – сказала я. – В прошлом меня обвиняли в том, что я не кормлю людей.
– Ха! Идиоты! Мы бы этого не сделали, – настаивал он.
Я приподняла одну бровь. Никогда не знаешь, что случится дальше и как пройдут роды – или, впоследствии, как отреагирует семья. В наши дни англичане вечно на что-то жалуются, так что иметь точную и подробную запись того, что вы сказали и сделали, абсолютно необходимо. Люди многое забывают, особенно в стрессовых ситуациях. Никогда не знаешь, когда провал в памяти приведет в суд!
К счастью, я обычно была слишком занята, чтобы беспокоиться о разбирательстве по делу Гейнор и Тони во время смены. В отделении всегда было чем заняться, и, как обычно, у нас не хватало персонала. Однажды ночью на «скорой» привезли рожающую мать-одиночку вместе с пятью детьми. У нас нет строгой политики в отношении детей в родильном отделении, потому что если женщина рожает дома, то ее дети в любом случае будут с ней. Лично я полностью за то, чтобы пускать подростков в родильное отделение, потому что так можно отвратить их от незащищенного и случайного секса и рождения незапланированных детей, а это значительно облегчит нашу работу!
Но есть разница между одним или двумя спокойными детьми под надзором и пятью озорными хулиганами без присмотра в возрасте от трех до девяти лет. Они кричали, шутили, дрались и щипали друг друга и вообще создали полный хаос в родильном отделении.
– Это глупо, – пожаловалась Габи, одна из акушерок на посту медсестер. – Мы не чертовы няньки.
– Ну и что же ей с ними делать? – возразила я. – Женщина не может оставить их дома одних на произвол судьбы.
– У меня есть идея, – сказала Джен. – Двенадцатая палата свободна, там большая двуспальная кровать и диван-кровать. Давайте отведем детей туда и посмотрим, устроятся ли они там на ночь.
Габи все еще ворчала, что это не ее работа, когда мы проводили детей в двенадцатую палату, включили телевизор, накормили их бутербродами и фруктами, принесли игрушки из педиатрического отделения и попытались уложить спать.
– Так будет лучше, – сказала я ей, когда мы закрыли дверь, заверяя всех, что придем и заберем их, когда родится ребенок. – По крайней мере, их маме теперь не о чем волноваться. И пока малышня ведет себя спокойно, почему бы нам не присмотреть за ними? Ведь поддержка роженицы – это часть работы.
* * *
Тянулись месяцы, а решение по «делу о тенториальном разрыве» так и не было принято. Тем временем Фиона неоднократно заявляла, что не может справиться со стрессом и просто не хочет больше работать. Каким-то образом Джен удалось убедить ее остаться в больнице, но это было нелегко. Однажды утром меня вызвала к себе адвокат больничного траста. Я выпалила, что не смогла записать время на листе и как волновалась из-за своей оплошности. Я рассказала ей о накопившихся страхах и о том, что адвокат семьи фактически обвинила меня в том, что я ответственна за смерть ребенка. Больничный адвокат заверила меня, что дата и время не являлись причиной смерти, и указала, что третий телефонный звонок Гейнор в больницу поступил всего через несколько часов после первого.
– Итак, вы видите, что она была дома во время родов несколько часов, – заключила она.
Адвокат предупредила, что все фигуранты дела ожидают вызова в коронерский суд на слушание, которое должно состояться в течение двух дней в середине марта: с четырнадцатого по шестнадцатое марта, если быть точным.
– Но мы уезжаем двенадцатого, – воскликнула я. – Это же прямо посреди нашего отпуска!
Мы с Уиллом забронировали отель на неделю на острове Тенерифе, это был наш первый семейный отдых с Бетти за границей.
– Извините, Пиппа, но вам придется все отменить, – сказала она. – В данный момент высока вероятность, что вас вызовут для дачи показаний.
– Высока вероятность?
– Ну, конечно, мы не узнаем наверняка, пока не придет время. Может быть, всего за день или около того.
Я отправилась домой, чтобы сообщить Уиллу плохие новости. Он знал, что я ничего не могу поделать, но все же дал волю гневу, злясь на больницу за то, что она поставила меня в такое положение без предварительного уведомления. Уилл сказал, что понимает, как это важно для меня, но в тот момент мне казалось, что моя работа важнее, чем он, Бетти или наша жизнь. Это было всепоглощающее чувство, которое начало влиять на нашу семейную жизнь. Уилл – моя опора, человек, который успокаивал меня, когда я возвращалась домой, – наконец сломался.
Руководству нашей больницы настолько плевать на сотрудников, что меня до конца не хотели исключать из дела, к которому я вообще не имела отношения.
