– Пиппа, рада тебя видеть. Ты в порядке? – спросила она однажды, важно шагая по коридору.
– Да, – поспешно ответила я. Больше я ничего не успела добавить, потому что она даже не остановилась. Лина просто продолжала идти, обронив через плечо:
– Хорошо, хорошо.
И все.
Через шесть недель после возвращения один из координаторов отделения сунул мне бланк и попросил расписаться внизу.
– Что это? – спросила я.
– Форма «Возвращение к работе», ничего особенного. Нужно просто заполнить анкету. Тут говорится, что ты выслушала правила, рабочая нагрузка находится на безопасном уровне, и ты чувствуешь себя комфортно. И ты обязуешься больше не брать больничных в течение следующих трех месяцев.
– А, понятно.
– Да, видимо, ты должна была подписать его в первый же день после возвращения, но как-то мы упустили этот момент. Прости! Распишись, пожалуйста, здесь…
Так оно и было. Ни признания реальности болезни, которая вынудила меня покинуть отделение на четыре месяца, ни дружеской беседы, чтобы поинтересоваться, как мне работается. Никто не спрашивал меня, справляюсь ли я, чтобы поддержать мое психическое здоровье. Нет, ничего подобного – просто угроза отправить меня на «совещание по оценке возможностей», если я возьму еще один отгул по болезни в ближайшие три месяца. Лишь еще один день. Я остановилась на мгновение, на грани того, чтобы позволить негативным эмоциям взять верх. Но затем я вспомнила о том, что произошло раньше за ту же смену: пара, которая после многих лет попыток наконец стала семьей; радость новоиспеченной мамы, сумевшей заставить малыша впервые взять грудь, и взгляд матери на ребенка, когда я впервые положила его ей на руки. Работать в родильном отделении никогда не будет легко, все еще оставалось огромное количество препятствий, которые нужно было преодолеть, но я знала, что смогу это сделать. Так что вместо бури негодования мне удалось криво улыбнуться. С возвращением, Пиппа! Добро пожаловать обратно в жизнь акушерки НСЗ.
Эпилог
До сих пор я храню письмо, которое написала Эмили, – то самое, где она говорит, что не могла бы желать кого-то лучше, кто бы мог принять у нее роды. Это одна из моих самых ценных вещей. Помню, как сердце наполнилось гордостью, когда я впервые прочитала ее слова, и как много это значило, когда меня назвали «фантастической акушеркой». После того дня я стала немного выше ростом, и с тех пор я всегда гордо держу голову, потому что, несмотря на всю душевную боль, стресс и трудности, я считаю, что быть акушеркой НСЗ – одна из лучших профессий в мире. Для меня большая честь присутствовать при появлении новой жизни, и я никогда этого не забуду. Я люблю свою работу и всегда буду любить, но есть что-то глубоко неправильное в системе, где о тех самых людях, которые помогают другим, так плохо заботятся работодатели.
Сегодня я снова работаю полный день, но это не благодаря трасту НСЗ, поставившему меня на колени. Я выздоровела, потому что у меня есть замечательный муж, который был рядом в те долгие ночи, когда я плакала перед сном. Целыми днями я не могла говорить, часами лежала в постели и смотрела телевизор. Уилл был рядом. Он слушал без осуждения, не зная, что сказать, иногда даже не понимая, о чем я говорю на самом деле. Он просто слушал и обнимал меня. А потом он заставил меня рассмеяться. Мне становилось лучше, когда я ходила в парк с Бетти, подолгу гуляла с собакой, встречалась с друзьями, плавала, занималась обычными делами – короче говоря, просто снова была собой. Мне стало лучше, потому что Уилл велел мне все записать и таким образом нашел ключ к моему выздоровлению. Писательство позволяло мне выражать самые глубокие мысли и чувства, не боясь осуждения. Это позволило мне восстановить связь с теми аспектами работы, которые я люблю, и напомнило мне, почему я изначально мечтала стать акушеркой.
Медработникам не нужна команда поддержки на трибуне, но благодарность и человеческое отношение просто необходимо.
В больничном трасте нет никаких «спасибо», никакой ежегодной оценки работы персонала, никаких наград или признания за заботу, которую мы оказываем женщинам и семьям. И все же каждый день я наблюдаю, как перегруженный работой и недооцененный персонал совершает повседневные героические поступки, которые заставили бы большинство людей плакать. Неудивительно, что маленькая записка или открытка от одной из семей, находящихся на нашем попечении, так много значит. Мы относимся к подобным вещицам как к драгоценностям. «Молодец» – не то слово, которое часто слышишь в отделении, но, безусловно, если время от времени кто-нибудь слегка похлопает по спине, это поднимет моральный дух. Мне не нужна команда болельщиков, которые разражаются восторженными криками каждый раз, когда я принимаю роды. Я знаю, что мне повезло с профессией. Понимаю, что помогать женщинам рожать – большая честь, и это само по себе уже достаточная награда. Но акушерство – не работа с девяти до пяти. Мы вкладываем сердце и душу в каждые роды. Мы не можем просто уйти и оставить день позади. Работа следует за нами домой: она входит в парадную дверь, закидывает ноги и очень удобно устраивается перед телевизором. Работа доминирует во всех сферах жизни, и с этим ничего не поделаешь. В конечном счете акушерство – призвание, которому вы отдаете все силы. Мы заботимся о женщинах, поступающих к нам, и о детях, которым помогаем родиться. Их здоровье и благополучие имеют для нас значение, даже если мы встретились с ними всего двенадцать часов назад. Мы больше чем просто винтики в машине Национальной системы здравоохранения. Каждый из нас – профессионал с индивидуальным набором навыков и мнений об определенных процедурах и практиках. Если мы хотим оставаться функционирующей частью НСЗ, абсолютно необходимо, благодаря трасту, на который работает медперсонал, и правительству, сделать больше для того, чтобы все акушерки чувствовали, что их ценят.
«Если я выберу пять друзей-врачей наугад из нашей больницы, по крайней мере трое будут принимать антидепрессанты».
Я видела, как в последние годы много хороших акушерок и медицинских работников покидают больницу либо вытесненные безразличными практиками, либо доведенные до крайности нереальными рабочими нагрузками. И конечно, больше всего страдают те, кому не все равно. После выздоровления я постепенно начала рассказывать людям о причине, по которой взяла больничный. Сначала мне было неловко и стыдно за то, что я считала своей личной слабостью, но чем лучше я себя чувствовала, тем больше злилась. Почему я должна воспринимать случившуюся болезнь как позор? Я не виновата, что сломалась. И чем больше я об этом говорила, тем лучше себя чувствовала. Теперь я совершенно открыто заявляю людям, что пью препараты от тревоги и депрессии. Что меня шокирует, так это количество людей, которые отвечают, что они тоже принимают лекарства по той же причине. Один из врачей, с которым я работаю, сказал: «Если я выберу пять друзей-врачей наугад из нашей больницы, по крайней мере трое будут принимать антидепрессанты». Что это говорит о том, как НСЗ относится к сотрудникам? Есть нечто в корне неправильное в том, что медперсонал находится на химических препаратах, которые поднимают настроение, только для того чтобы пережить рабочий день.
