Пересечь желтую линию не так-то просто.
Из-за риска заражения зимой за нее заходят только родители, дедушки и бабушки; тети с дядями допускаются только после разрешения врачей. Летом к ним могут присоединиться старшие братья с сестрами и тот странный друг, который найдется у каждой семьи.
Но никто не заступает за линию, пока тщательным образом не вымоет и не продезинфицирует руки. Речь идет не только о ладонях, но и о предплечьях до локтевого сгиба. Эта непростая процедура подробно изображена на плакатах, вывешенных над умывальниками. Для начала необходимо закатать рукава по локоть. Подставить ладони под автоматические сенсоры подачи теплой воды. Воспользоваться бесконтактным дозатором мыла. Потереть ладони друг о друга. Правой рукой вымыть тыльную сторону левой и зону между пальцев, затем наоборот. Соединить ладони и промыть. Вращательным движением большого пальца левой руки вымыть большой палец правой, переплетя остальные. Повторить движение на другой руке. Сполоснуть ладони. Вытереть их бумажным полотенцем (взяв его из бесконтактного диспенсера). Выбросить полотенце, нажав на педаль урны, чтобы открыть ее, не прикасаясь. Если вы дотронулись до урны, повторите процедуру мытья. Затем нанесите на чистые руки каплю дезинфицирующего геля и втирайте до полного высыхания. Однажды Фил проснулся посреди ночи от того, что повторял эти движения во сне.
Разумеется, как только ты переступаешь желтую линию и оказываешься в отделении, первым делом ты повторно моешь руки и дезинфицируешь их, даже если не прикасался ни к чему, кроме бумажного полотенца. Только после этого ты можешь подойти к инкубатору и лежащему внутри ребенку.
И упаси Бог незадачливого посетителя, забывшего пройти процедуру мытья рук и переступившего желтую линию. В обязанности администраторов больницы входит напоминание о том, что нужно мыть, мыть и еще раз мыть руки. Розмари и Элисон следят за этим днем и ночью. И если они упустят кого-то из виду, какая-нибудь мамочка из отделения со страшными глазами – я, например – грозно и раскатисто крикнет нарушителю: «Эй! Вымой руки!». Достанется и чьему-нибудь дядюшке, который даже не знает здешних правил, или рабочему, зашедшему починить лампы с мыслью, что все эти условности не для него.
Происходящее приравнивалось к узаконенному обсессивно-компульсивному расстройству, однако я относилась к этому серьезно, потому что дело касалось реальных вещей.
Мой сын был чрезвычайно болен и уязвим даже к легким заболеваниям. Он мог умереть от того, что кто-то занес микробы в отделение. Смерть витала в воздухе, которым я дышала всякий раз, когда находилась в этом месте.
Рабочие жаловались, мол, невозможно каждый раз при входе в отделение проводить дезинфекцию: руки сотрутся до мяса от сухости. Я на это лишь грозно сводила брови и демонстрировала свои красные руки с кожей, отходившей от мытья и дезинфекции по 20 или 30 раз: по одному на каждое мое появление в детской сына за желтой линией.
А что за этой линией? Мир пикающих аппаратов, где единственная реальность и константа – больные дети.
Наутро после родов температура спала, я почувствовала себя лучше. Живота почти не было, в груди – ни намека на молоко. Сложно было представить, что я была беременна и недавно родила. Напоминали об этом лишь фотографии обманчиво пухлого малыша – я знала, что его тело раздувало от водянки, жидкости в легких и черепной коробке. В памяти мелькнула вспышка голубых глаз и каштановых волос, но ничего внутри не звенело, когда я думала о «своем ребенке». Я его не знала, мы еще не познакомились. Он лежал в том же здании, что и я, на этаж ниже, но его существование все еще было эфемерным. Чувствуя взбудораженность после родов, я радовалась, что мой сын родился в этом сверкающем здании в самом сердце Лондона. Но я все еще не знала его. И не чувствовала себя полноценной матерью, потому что мне некого было накормить.
За окном Лондон кипел жизнью. В Египте случилось восстание. Фил и его мама угрюмо завтракали в отеле через дорогу. Мои родители и сестры добирались до города. Фил принес мне одежду, так как меня госпитализировали прямо из медпункта и я не успела ничего взять с собой.
В отделение новорожденных нас перевели наутро после того, как наш ребенок открыл этот мир; нет, целую параллельную вселенную, я бы даже сказала, новую систему координат.
Высокотехнологичное отделение новорожденных – самое эмоционально заряженное место на планете. Вспомните то непростое чувство, которое вы испытываете, когда приходите в больницу, даже если беспокоиться не о чем; вспомните легкую грусть от встречи в лифте с пациентом, подключенным к капельнице. Вспомнили? А теперь помножьте на сотню.
Приемная отделения собрала в себе необычный срез лондонского общества, который я оценила позже: хасидские еврейские семьи молились, а рядом сидели покрытые татуировками и странным образом уязвимые грозные мужчины. Многие люди, попадавшие в отделение новорожденных, ни разу в жизни не сталкивались с серьезными проблемами лицом к лицу, пока их беременность внезапно не пошла наперекосяк, и ребенок не родился больным. Многие, как Фил, почти не знали, кто такой неонатолог и чем он занимается.
По одну сторону от приемной, как показали нам медсестры, располагалась комната для сцеживания молока. Я поняла, что эта маленькая комната становилась своего рода вторым домом.
Никто намеренно не объявлял об этом вслух, но палаты здесь назывались просто «детскими», нам это нравилось. В традиционном английском отделении новорожденных существует три уровня детских: интенсивная терапия, палаты для пациентов, требующих специального ухода, и выхаживание младенцев (в порядке убывания серьезности положения). Мы с Филом вымыли руки, переступили желтую линию, с заходящимися сердцами прошли в сторону интенсивной терапии; детская № 3, кроватка 11, где, как нам сказали, мы найдем нашего ребенка.
Вспоминая путь по тому коридору, который я проделывала так часто, я до сих пор вздрагиваю; в течение года после выписки мне становилось дурно от одной мысли о больнице. На полпути стоял аппарат, который издавал повторяющийся электронный звук «та-та» и навсегда остался в моей голове атрибутом того ужаса. Это был звук компьютера, который что-то где-то изучал, я так и не выяснила, что именно. Чем ближе я подходила к этому звуку, тем ближе оказывалась к своему ребенку, который находился прямо за закрытой дверью в непроницаемой раковине инкубатора.
Открыв дверь нужной детской, я увидела комнату, которую мое воображение нарисовать не могло. Яркий белый свет, писк мониторов и настоящие тропики. В комнате находилось четыре инкубатора, по одному в каждом углу, две медсестры и по нескольку аппаратов у каждого ребенка; один или оба родителя сидели возле детей. Взглядом я нашла кроватку 11. Все внимание сосредоточилось на ней. Я не верила в приметы, однако тогда порадовалась, что номер кроватки не 13. Наш инкубатор стоял прямо напротив меня, близко к двери, подальше от окон. Молодая медсестра с темными волосами, забранными в высокий хвост, улыбнулась и поприветствовала нас. Я вновь вымыла руки у раковины, стоявшей тут же, после чего наконец-то подошла ближе.
