Кем был Джоэл? Мы еще не знали. Он казался нам стариком, запертым в детском теле. Мы с Филом прикрепили свои фотографии внутри инкубатора, чтобы наш сын мог смотреть на нас постоянно. Бедняга, мы окружали его день и ночь! Мы загрузили на айпод детские стишки, сыгранные нашим другом-музыкантом, и оставили в углу инкубатора крошечный динамик. Мы читали и пели Джоэлу. В этом мире любви и страха все было иначе: даже известные стихи, которые матери обычно рассказывают своим детям, в отделении новорожденных менялись. Медсестры улыбались, слыша: «Вся королевская конница, вся королевская рать может Шалтая-Болтая собрать…»
[30].
Нам не разрешали оставаться с Джоэлом на ночь: в отделении имелось всего несколько палат для родителей. Они предназначались для тех, чьи дети действительно умирали, или тех, кто приехал издалека.
Отделение новорожденных в больнице при Университетском колледже было одним из небольшого числа подобных заведений в Великобритании – здесь предоставляли высококвалифицированную помощь. Например, наша больница на севере Лондона располагала подобным отделением, однако там имели дело с более здоровыми новорожденными. Мы жили в получасе езды на метро от больницы и каждое утро ездили туда, чтобы провести день с Джоэлом. Как только зимний сезон простуд сошел на нет, к нам стали присоединяться наши родители и сестры. По вечерам мы с Филом ехали к моим родителям на ужин, а после папа отвозил нас домой. Иногда я отправлялась в больницу поздним вечером, чтобы передать молоко для Джоэла или просто поговорить с медсестрой из ночной смены. Если бы я этого не делала, мы бы все равно звонили в отделение, чтобы узнать, как там наш ребенок.
Иногда на посту несколько дней и ночей подряд оставалась одна и та же медсестра, иногда – появлялся кто-то другой. Со временем мы узнали каждого члена команды на дежурствах. Медсестры, работающие по 12 часов в состоянии постоянной готовности, умели выполнять любую работу. Они ловко управлялись нежными руками в синих перчатках: могли просунуть трубку Джоэлу в нос или взять кровь из пятки. Каким-то образом им удавалось уверить нас в том, что Джоэл стабилен, что они верят в него и любят, но при этом не обещать понапрасну, что с ним обязательно все будет в порядке.
Поначалу меня озадачили постоянно меняющиеся данные на мониторе инкубатора, и я беспокоилась каждый раз, когда показатели казались мне слишком высокими или слишком низкими. Однако я довольно быстро разобралась и выучила, что насыщенность кислородом показывали синие цифры, частоту сердечных сокращений – зеленые, частоту дыхания – желтые, а кровяное давление – красные.
Вы легко сможете отличить мать, только попавшую в отделение, от той, что находится здесь долго, по тому, как она реагирует на показатели на экране. Новенькая подскакивает каждый раз, когда монитор включает сигнал, в то время как опытная сидит спокойно. Она как и медсестры, знает, что не каждое изменение – повод вызывать персонал.
И все же я поняла, что никому в отделении нельзя расслабляться. Стабильный ребенок за несколько минут может стать пациентом реанимации.
Я запомнила все трубки и провода: красный, оранжевый и зеленый сердечные пластыри делали постоянную ЭКГ; датчик, закрепленный на пальце руки или ноги, проверял насыщенность кислородом; трубка в горле проводила вентиляцию легких; канюля в руке – для лекарств; центральный катетер в вене, подведенный через ногу, поставлял питание. Еще до работы над книгой я, бывало, общалась с медсестрами о ненасыщенности ребенка кислородом. Легкое падение уровня на пару секунд, для преждевременно рожденного ребенка было обычным делом и не вызывало опасений. Долгое время у Джоэла не происходило полной насыщенности, она колебалась в районе 90 %. Проблемой стала бы длительная ненасыщенность, или если бы уровень упал до 70–80 %. Для больных недоношенных детей это тоже было нормой, но, если такое происходило часто в течение дня, врачи понимали: что-то идет не так.
Сердце Джоэла вело себя причудливо: оно то ускоряло ритм, то замедляло. Я начала замечать, когда на него нападает легкая тахикардия. И все же врачи и медсестры отделения предупредили меня, что не стоит доверять одним лишь показателям на мониторе. Джудит Мик объяснила, что врачи прежде всего руководствуются клинической картиной – как ребенок реагирует на физический осмотр.
– Если не сработает план А, у нас есть план В, – заверила она меня. – а потом план С. Если врачи рассматривают разные варианты – это хороший знак. Отсутствие альтернатив – это повод для беспокойства.
Роды, пусть и преждевременные, запустили гормоны лактации. На третий день Джоэлу дали один миллилитр моего сцеженного молока через трубку, которую медсестры пропустили в его желудок. Невероятно крошечная капля для нас – большой шаг для больного ребенка. Хотелось бы мне, чтобы он пил мое молоко, как все дети, но всех недоношенных малышей кормили через трубку, потому что им было небезопасно глотать.
Кормление через трубку – совсем не новая идея. Во Франции 1850-х годов уже существовало «принудительное кормление» недоношенных или больных детей. Сегодня это один из источников страданий любого родителя в отделении новорожденных.
Не найдется ни одного человека, который не содрогнулся бы, увидев, как его ребенку пропускают трубку через рот или нос, чтобы добраться до желудка.
Недоношенные дети в 50-х годах, слишком слабые, чтобы глотать или сосать, несколько дней после рождения оставались голодными, потому что молоко могло попасть не туда, и ребенок бы задохнулся или заболел пневмонией. Врачи тех времен были уверены: у ребенка достаточно жидкости, жира и тканевого протеина в организме, чтобы пробыть длительное время без еды. Один бедный младенец «голодал» 111 дней. Неизвестно, выжил ли он (2). Виктория Мэри Кросс в 50-х годах настаивала, чтобы с первого по четвертый день жизни младенец не получал никакие жидкости (3).
Детское «голодание» подошло к концу, когда педиатр из Оксфорда начала выражать свое беспокойство им. В 1962 году, вызвав множество споров, доктор Виктория Смолпис начала кормить недоношенных детей сцеженным молоком. Она делала это при помощи появившейся в те годы поливиниловой трубки, которую пропускала через рот или нос ребенка в его желудок (4). В наши дни кормление начинается как можно раньше, в идеале – в день рождения ребенка, чтобы помочь его желудку сформироваться. Однако кормление через трубку не такое простое, каким может показаться.
Джоэл выдержал один миллилитр молока и смог принять два. Но затем он перестал принимать молоко вообще. Перед каждым кормлением в отделении медсестры проводят аспирацию: берут образец содержимого желудка через трубку с помощью шприца. Затем измеряют уровень кислотности. Если он не в норме, трубка выводится из желудка. Образец, или аспират, помогает многое узнать о пищеварительной системе ребенка. Если медсестры берут аспират через четыре часа после кормления, они ожидают увидеть переваренную пищу. Если же молоко так и остается, значит, что-то идет не так. Медсестры обнаружили «желчный аспират» – зеленоватый образец желчи из кишечника. Пищеварительная система работала в обратном направлении: от кишечника к желудку. Это свидетельствовало либо об инфекции, либо о непроходимости желудочно-кишечного тракта. Джоэлу пришлось вернуться к ППП через центральный катетер.
