Многие женщины испытывают давление, потому что кормление грудью или сцеживание молока считаются признаками «хорошей матери». У женщин случается сильный недосып и стресс. Но когда ваш ребенок болен, все еще сложнее.
Необходима сверхчеловеческая выносливость, чтобы сцеживаться от шести до восьми раз в день, согласно рекомендациям, а также присматривать за ребенком в отделении новорожденных несколько месяцев подряд. Мои сцеживания длились по часу, иногда дольше, потому что требовалось именно столько времени, чтобы получить 30 или 40 миллилитров молока.
Я ставила будильник и просыпалась через пару часов после того, как ложилась спать; в течение часа среди ночи я сцеживала молоко и смотрела телевизор, затем мыла и стерилизовала молокоотсос. В больнице я час за часом проводила в комнате, где другие матери общались, тоже сцеживали молоко и плакали. И все же я чувствовала, как у меня опускаются руки.
Не все мои чувства были приятными. Однажды в комнату для сцеживания вошла женщина, которую я никогда раньше не встречала. Она была в больнице на рядовом осмотре и зашла покормить грудью настоящего ребенка. Как странно. Все, присутствовавшие там, сцеживали молоко, и ни разу в той комнате не появлялся младенец. Хотелось бы мне испытывать к той женщине положительные чувства, однако меня охватила зависть. Между нами встала стена – ей было меня жаль. Я все рисовала в своем воображении, как живет эта женщина: она могла без проблем прогуляться со своим ребенком по парку в тот солнечный день.
Когда стало ясно, что у меня не хватает молока, я начала сцеживать его еще чаще: каждые два с половиной часа днем и каждые три-четыре часа ночью. Сцеживание занимало минут по 45, и теперь вся моя жизнь стала крутиться вокруг него. У меня не хватало времени на сон и еду. Из-за недосыпа я с трудом осознавала степень своей усталости, поэтому стала еще реже видеть сына. Однажды я попыталась прикатить аппарат для сцеживания в палату, чтобы быть рядом с инкубатором Джоэла, но даже ширма, стоявшая передо мной, не помогала: мне не хватало уединенности, а это влияло на приток молока. Оно не прибывало должным образом в принципе. Не помогало и альтернативное средство – семена льна, поэтому мне выписали лекарство под названием «Домперидон». Оно улучшает пищеварение, но матерям в отделении новорожденных выписывали его лишь ради побочного эффекта в виде притока молока
[45]. Эффект был невелик, хотя я принимала препарат несколько месяцев. Джоэл в основном получал молоко, которое жертвовали другие матери (самым слабым малышам в отделении давали грудное молоко, а не смесь). Я чувствовала благодарность, но очень завидовала тому, как легко они заполняют эти нескончаемые бутылочки.
Постепенно я перестала сцеживать молоко. Сперва я перешла на режим два-три раза в день и стала спать всю ночь. Пока мы готовились к тому, чтобы забрать Джоэла домой на пятом месяце, я приняла решение перестать совсем. Чем меньше я занималась сцеживанием, тем счастливее и сильнее становилась. Только позже я узнала, что некоторые вообще отказались от этой идеи, пока их ребенок находился в отделении новорожденных, и что врачи и медсестры не возражали. Я могла бы сделать то же самое, но эта идея никогда не приходила мне в голову.
Третьим испытанием для матерей из отделения новорожденных становится пристальное внимание общественности. Одна женщина рассказала мне, что чувствовала, глядя на своего ребенка в инкубаторе: «Как будто передо мной лежал не мой малыш». Когда врачи и акушерки внезапно начинают называть тебя исключительно «мамой», появляется смятение – будто ты теряешь свою уникальность.
Когда находишься в отделении новорожденных и читаешь карточку своего ребенка, замечаешь комментарии о том, как «мама» справляется, как «мама» держит ребенка 45 минут на руках, сколько бутылочек молока «мама» сцедила, накатывает вина, ощущается давление, которое чувствует на себе любая новоиспеченная мать.
Конечно, от медсестер, акушерок и врачей не ждут, что они запомнят имя каждой. Но, возможно, если называть женщину по имени, тем самым напоминая, что она личность, получится предотвратить депрессию во время беременности и после родов.
Матери здоровых детей могут выработать собственные правила присмотра за ребенком дома, в уединении. В отделении новорожденных ты прилюдно учишься и совершаешь ошибки. Я не могла не сравнивать себя с другими матерями. Например, когда нас перевели в отделение специального ухода, с нами была девушка лет 20, которая прекрасно ухаживала за своим малышом Джонни. Если кто-то оставался в больнице дольше меня или приходил раньше с утра, я испытывала чувство вины. Когда я собирала материал для книги (через много лет после того, как Джоэла выписали из больницы), я просмотрела старые записи больничной карты: в них содержались заметки врачей обо мне. До этого момента я попросту не могла заставить себя их прочесть.
Сейчас я писатель и по совместительству работаю редактором правительственного веб-сайта в Вестминстере, я полноценный член общества, но какая-то часть меня все еще помнит ту беспомощность, которая охватывала меня, новоиспеченную мать, не справлявшуюся с ситуацией. Эта беспомощность пугает меня до сих пор.
Каждое утро, когда я видела Джоэла, я первым делом брала его за ручку, просовывая ладонь в отверстие инкубатора. После этого я пробегала взглядом медицинскую карточку сына и прибиралась в его части палаты. Я относилась категорично к тому, что касалось вещей Джоэла и их расположения в стоявшем рядом с инкубатором комоде. Упаси господь любую медсестру, которая решила переложить, например, подгузники в ящик с ползунками! Старшая медсестра быстро поняла, что для меня это единственный возможный способ контролировать ситуацию и проявлять себя как родителя. Она поговорила с медсестрой, которая пыталась организовать хранение по-своему:
– Она его мать – ей решать, куда складывать его вещи. Мы всего лишь помогаем ей присматривать за сыном.
Дома молодая мать сама определяет, что и куда положить, может брать ребенка на руки, когда захочет. В больнице же любая попытка сложить вещи моего сына аккуратнее выглядела как критика моих материнских качеств. Было ощущение, будто кто-то нарушает мои границы. В отделении и без того трудно почувствовать себя родителем по-настоящему.
Однажды приятная и милая женщина врач сказала, что родителям больных детей сложно по-настоящему считать их своими. Она навсегда запомнила, как одна женщина, впервые появившись в отделении, заговорила со своим сыном:
– Ты самый прекрасный на свете малыш.
