Однажды, во время прогулки по переулку в Амстердаме со старым другом Марко Пиза, итальянским татуировщиком, с которым я познакомился в Болонье, когда красил стены в его тату-студии в обмен на красивую татуировку на левом плече, к нам подошли два нарика, пытаясь продать героин. Мы оба не были поклонниками героина (или нариками), поэтому Марко вежливо отказался, сказав твердое: «Отьебитесь!», — и мы продолжили путь. Они настойчиво шли за нами по пятам, хлопая нас по плечам, и в мгновение ока Марко со скоростью ниндзя вытащил нож и повторил: «ОТЪЕБИТЕСЬ!» Охренев, я развернулся, чтобы уйти, но краем глаза заметил, что один из наркоманов собирался со всей силы ударить меня по голове металлической трубой, подобранной им на стройплощадке, мимо которой мы шли. Мы с Марко рванули прочь, преследуемые группкой кричащих зомби, и с трудом унесли от них ноги, прежде чем сели пообедать в тайском ресторанчике у живописных каналов.
Многим бы этого было достаточно, чтобы собрать вещи и улететь домой к своей теплой кроватке, но меня манило именно это ощущение опасности. ТЫ НИКОГДА НЕ ЗНАЛ, ЧТО ПРИНЕСЕТ ТЕБЕ НОВЫЙ ДЕНЬ: ПУТЕШЕСТВИЕ В АПОКАЛИПТИЧЕСКУЮ СКАНДИНАВСКУЮ ПУРГУ НА АРЕНДОВАННОЙ РАЗВАЛЮХЕ, УКРАДЕННЫЕ, ПОКА ВЫ СПАЛИ, ПАСПОРТА ИЛИ ДРАКУ С ПЬЯНЫМ БЫДЛОМ, КОТОРОЕ ПЫТАЕТСЯ СТЫРИТЬ ИЗ ФУРГОНА НАШЕ ОБОРУДОВАНИЕ. КАЖДЫЙ ДЕНЬ — ЭТО ЧИСТЫЙ ЛИСТ.
Даже в худшие моменты голода и отчаяния мне и в голову не приходило сдаться. К чему мне возвращаться? К тому, чтобы умолять начальника снова взять меня на работу и покрывать диваны токсичными химикатами? К вечным пробкам, к торговым центрам и ресторанам быстрого питания на каждом углу? Уж лучше я буду лежать в бреду в крошечной испанской квартирке, истекая потом в попытках побороть ужасный грипп под эхом доносящихся звуков оживленного квартала Рамблас в Барселоне. Уж лучше я буду спать на холодной сцене в клубе, куда вызывали скорую помощь, чтобы спасти умирающего от передозировки. Уж лучше я буду играть в сквоте в Италии, где жители жгли простыни на улице после эпидемии чесотки, или пусть лучше меня будут предупреждать о том, что не стоит есть пасту, приготовленную местным промоутером, который пытался отравить нас в отместку за сломанный унитаз.
Как говорится, идти до конца, несмотря ни на что.
Но, возможно, именно эта нестабильность и заставила Скитера в первый раз нас бросить. Во время моего последнего европейского турне со Scream весной 1990 года он решил, что по какой-то причине просто больше не может, и улетел домой, оставив нас на другом континенте за тысячи миль от дома. К счастью, наш хороший друг Гай Пиньяс выручил нас, заменив Скитера на нескольких концертах, так что мы могли закончить тур, заработав достаточно денег, чтобы улететь обратно на рейсах авиакомпании El Аl, но я начинал думать, что, возможно, Скитер не так предан группе, как Пит, Франц и я. Мы бы сделали все что угодно, чтобы остаться на плаву.
Хотя незаменимых людей не бывает, между нами четырьмя бесспорно была химия, а у нас со Скитером — особая связь, которая образовалась еще много лет назад на одной из первых репетиций и которой очень не хватало, когда мы играли с другим басистом. Едва присоединившись к Scream, я был похож на дикого пони, играя максимально быстро и колошматя изо всех сил, добавляя бессмысленные барабанные брейки в конце каждой фразы, чтобы произвести впечатление на любого в пределах слышимости. Однажды Скитер усадил меня, скрутил огромный косяк из бумажной обертки тампона, найденной в ванной, и накурил меня так, что я едва мог видеть, что у меня перед глазами. «Так, мы будем играть один рифф, один и тот же рифф в течение тридцати минут, и ты при этом не сделаешь ни одной барабанной дроби», — сказал он. «Легко!» — подумал я. Я сел за свою установку, и он начал играть свою шелковистую басовую партию, частично регги, частично Motown, и я уверенно вступил. Не прошло и сорока пяти секунд, как я захотел сыграть барабанную дробь, но он покачал головой и дал мне понять, что этого делать не нужно, поэтому я просто продолжил. Минуту спустя я снова почувствовал непреодолимую потребность сыграть сумасшедшую барабанную дробь. Это можно сравнить с музыкальной формой синдрома Туретта или попыткой сдержать приступ чихания, но Скитер снова только покачал головой. По сути, Скитер ломал дикого пони, приучая меня уважать простоту и мощь грува, и учил воздерживаться от беспричинного бахвальства. Через тридцать минут я стал совершенно другим барабанщиком. Это, пожалуй, самый ценный музыкальный урок в моей жизни, и я всегда буду ему благодарен за это.
Те несколько басистов, которые заменяли его в следующих турах, были отличными музыкантами, но, когда Скитер предложил вернуться, было трудно сказать «нет», даже несмотря на то, что мы волновались — вдруг он снова решит в один момент исчезнуть. В то время положение группы казалось довольно стабильным. Было ощущение, что дела шли в гору: мы только что записали новые песни, которые привлекли внимание нашего знакомого панк-рокера, со временем перекочевавшего в музыкальный бизнес и предложившего помочь нам найти место в более крупном лейбле. Он был другом друзей, пользовался большим уважением на панк-рок сцене как человек порядочный и предложил нам подписать контракт, который позволил бы ему продавать наши записи и таким образом найти для нас хорошие предложения. Мы подумали, это наш шанс. Может быть, билет, позволявший оказаться подальше от переулков с наркоманами и чесоточных сквотов, к которым мы с годами привыкли. Но, как бы заманчиво ни было подписать его прямо здесь и сейчас, мы решили подумать, прежде чем доверять свою жизнь совершенно незнакомому человеку.
И только в душный жаркий день в Спокане, несколько месяцев спустя, застряв на стоянке у Denny’s после отмены нескольких концертов по всей стране, мы сели в фургон, вытащили контракт и решили прочитать его, думая, что нам уже нечего терять. Потому что на тот момент реально терять было нечего. Казалось, что тиски сжимаются, и как бы мы ни старались, этого никогда не было достаточно. У нас не было юриста, и мы подписали этот контракт из чистого отчаяния. Эдакая безрассудная наивность. За которую я расплатился, когда год спустя этот «прекрасный порядочный панк-рокер» подал в суд на меня, двадцатиоднолетнего парня, за то, что я присоединился к Nirvana, фактически утверждая, что я принадлежу ему. Это, дамы и господа, мое знакомство с музыкальной индустрией.
Но, по крайней мере, впереди нас ждал Лос-Анджелес.
Лос-Анджелес всегда был главным событием каждого тура, не только из-за очевидных плюшек, которые сопровождали те несколько дней в раю с ароматом лака для волос, но и потому, что у нас там была семья: сестра Пита и Франца Сабрина. Сабрина — самая веселая, задорная и красивая девушка, которую только можно представить, и она променяла сонный пригород Вирджинии на гламур Лос-Анджелеса где-то в конце 80-х. Приезжая, мы останавливались у нее, и она показывала нам все, от ярких огней Бульвара Сансет до места своей работы — клуба Hollywood Tropicana.
Сабрина участвовала в боях в грязи.
Для тех, кто не знаком с этим довольно маргинальным видом спорта, — это когда борются в яме из «грязи», которая, возможно, и не настоящая грязь, а что-то среднее между спрей-серпантином и растительным маслом (не спрашивайте, мне никогда так и не довелось узнать). Хоть и не признанный Олимпийским комитетом (пока), спорт обычно представлен одной девушкой в бикини против пьяного бизнесмена, который потратил большую часть бюджета на развлечения на корпоративной карточке, чтобы его задницу надрала супермодель ростом пять футов одиннадцать дюймов
[38] в неоновом купальнике. А эти девушки реально уделывали этих парней, которых уносили сжимающими свои разорванные гениталии и кричащими от боли под звуки ревущей со свирепостью римлян в Колизее толпы. Как бы трудно ни было для Пита и Франца видеть, как их младшая сестра заходит в скользкую, полную грязи яму с совершенно незнакомым человеком, мы все шли туда за бесплатными напитками и падали от смеха, когда одну за другой уносили жертв. А после этой беспощадной бойни мы возвращались в бунгало Лорел Каньон, которое Сабрина делила с несколькими девушками-участницами боев в грязи, и веселились всю ночь. И «тусовка не нашего уровня» — совсем не те слова, которые могут прийти на ум.
