Когда мы с Куртом набивали вещами старый «Датсун» для поездки в Лос-Анджелес, в глубине души я знал, что больше не вернусь. Закинув спортивную сумку на плечо, я в последний раз взглянул на крошечную комнатку, которую называл домом последние семь месяцев, пытаясь запечатлеть каждую деталь в памяти, чтобы никогда не забыть это место и его значение в моей жизни. Чтобы запомнить, что фундамент для всего, что последует дальше, заложен здесь. И когда, уходя, я закрыл дверь, в моем сердце снова было чувство завершенности. Словно вонзающаяся в твою кожу игла, оставляющая размытые воспоминания о моментах, которые никогда не поблекнут. Маленькая отметка здесь, маленькая отметка там. Постоянные напоминания о прошедших моментах.
В КОНЦЕ КОНЦОВ, ЭТО НА ВСЮ ЖИЗНЬ.
Мы были окружены, и выхода не было
МЫ БЫЛИ ОКРУЖЕНЫ, И ВЫХОДА НЕ БЫЛО.
Наш тур-менеджер / звукорежиссер Монти Ли Уилкс в панике просунул вспотевшую голову в дверь гримерки и нервно воскликнул: «Снаружи толпа чуваков, которые хотят вас на хрен убить. Так что просто заприте дверь и ждите здесь, пока я не вернусь, хорошо? Когда услышите мой стук, открывайте, и я быстро проведу вас к такси, которое ждет в переулке».
Добро пожаловать в осень 1991-го.
Ночной клуб Trees в районе Дип-Эллум в центре Далласа, штат Техас, был просто еще одной остановкой на североамериканском этапе нашего тура в поддержку альбома Nevermind, состоящего из 13 изнурительных шоу за короткие сорок дней. Обладая максимальной вместимостью около 600 человек, этот относительно новый клуб был похож на большинство других заведений, в которых мы должны были выступать в этом турне: теснота, низкая сцена, ограниченные возможности звука и освещения и небольшая гримерка за сценой для подготовки перед (и для отдыха после) очередным катарсическим концертом. Каким бы камерным в ретроспективе ни казался Trees, на самом деле это одна из самых больших площадок в том туре, поскольку мы больше привыкли играть в гораздо меньших клубах, вроде Moon в Нью-Хейвене, штат Коннектикут, где втиснули в малюсенькое помещение с низким потолком 100 человек всего за несколько недель до этого, или JC Dobbs в Филадельфии через несколько дней после, в котором был аншлаг — 125 посетителей, купивших билет; или даже клуб 9:30 в Вашингтоне, где мы, несомненно, превысили их официальную вместимость 199 человек. Эти клубы, размером с банку сардин, были обычным делом для Nirvana, поэтому, совершив внезапный скачок к гораздо более крупным площадкам вместимостью от 600 до 1000 человек, таким как Masquerade в Атланте, St. Andrews Hall в Детройте и теперь Trees в Далласе, мы чувствовали себя так, будто надели трусы Андре Гиганта: слишком много воздуха вокруг самых нежных мест.
Теперь мы путешествовали в новом арендованном микроавтобусе с прицепленным трейлером со снаряжением, и большую часть времени группа и трое членов дорожной команды проводили за рулем, читая, слушая музыку или пытаясь немного вздремнуть, вусмерть измученные концертом накануне вечером.
К счастью, на этот раз по пути нас ждали номера в отелях. Слава богу. Роскошный апгрейд по сравнению с временами, когда я путешествовал со Scream, где мы либо спали в фургоне, либо вписывались к случайному знакомому, которого встретили на концерте, либо иногда раскладывали спальные мешки прямо на пропитанной пивом сцене, на которой буквально только что зажигали (да, я неоднократно прижимался во сне к барабанной установке). Также значительно повысилась заработная плата. На самом деле в два раза! Скачок от моих суточных в Scream в размере 7,50 долларов в день до 15 долларов в Nirvana казался мне роскошью и богатством, о котором я и мечтать не мог. Не то чтобы я был готов внести залог за дом в Хэмптоне, но я наконец перешел от непонятных сигарет к настоящим Marlboro, и это заставило меня почувствовать себя гребаным королем. В двадцать два года я наконец достиг долгожданной вехи в жизни, комфортно путешествуя по миру с группой, которая продавала билеты на концерт за концертом, получала восторженные отзывы и быстро завоевывала популярность. Возможно, даже слишком быстро.
Альбом Nevermind вышел 24 сентября 1991 года, всего через несколько дней после первого выступления в туре, и уже через неделю я заметил изменения. Не только в количестве проданных билетов, но и в том, КТО приходил на наши концерты. Теперь публика больше не состояла исключительно из фанатов Sub Pop и немногочисленных поклонников группы, пришедших послушать любимые песни с первого альбома Bleach; внезапно на концертах стали появляться люди, для описания которых подошло бы слово «мейнстрим». Теперь рядом с фланелевыми рубашками и «мартинсами» виднелись брендовые джинсы и спортивные футболки вроде тех, что носили в Спрингфилде, где я вырос. Сингл «Smells Like Teen Spirit», выпущенный за две недели до альбома, быстро вышел за пределы нашего уютного сообщества и нашел путь к гораздо более широкой аудитории, и все больше и больше людей приходили на концерты, чтобы своими глазами увидеть, о чем говорят все вокруг. И эта аудитория росла очень быстро. Во время концертов людей снаружи часто было больше, чем внутри. ТАЙНОЕ СТАЛО ЯВНЫМ.
Выступая в 2013-м на музыкальной конференции South by Southwest в Мичигане, я говорил об этом этическом распутье:
«А что дальше? Я музыкант, выросший в панк-рок сообществе, в идее отрицания мейнстрима, в идее противоборства корпорациям и их ценностям, — что мне теперь делать? Как справиться с такой популярностью? И вообще, что такое успех? Это все еще, как было раньше, — когда ты сыграл песню от начала до конца без ошибок? Это все еще когда ты нашел новый аккорд или тональность, которые позволили тебе забыть обо всем плохом? Как справиться с тем, что ты стал одним из “них”?»
Внутри меня шла война. Мальчишкой я открыл для себя рок-н-ролл, слушая с мамой радио в машине и подпевая занимавшим первые строчки хит-парадов песням 70-х. Но теперь меня пугала мысль о том, что скоро в этих хит-парадах могу оказаться я сам. Все эти годы, будучи «панк-рокером», я отрицал мейнстрим и называл «продажной» любую группу, которая делала хотя бы небольшой шаг в эту сторону; мое любящее музыку сердце превратилось в мозолистую глыбу в циничной груди. Измученный, осуждающий все вокруг, я часто не понимал, что по правилам крутого панк-сообщества принято любить, а что нет (да, там были правила, как бы нелепо это ни звучало в культуре, отстаивающей право на свободу выражения). Тем не менее в то же время я радовался, что все больше и больше людей приходили на концерты, разделяя любовь к той музыке, которую я так любил и которой так гордился. Это этическая дилемма, которая оказалась одновременно вдохновляющей и разрушительной для группы.
На Курта вся эта ситуация оказывала еще большее давление. Тот же человек, кто говорил: «Мы хотим быть самой известной группой в мире» руководителю звукозаписывающей компании в Нью-Йорке, теперь столкнулся с ужасающей перспективой того, что это становится реальностью. Конечно, мы никогда не ожидали, что мир изменится под нас (потому что мы, конечно же, не собирались меняться под него), но с каждым днем все больше и больше казалось, что так и происходит. И это давило на нас с невероятной силой. Мало кто может справиться с таким давлением.
