Этот момент все изменил.
Я прилетел обратно в Штаты и решил, что пора вернуться к работе. Без группы или какого-либо реального генерального плана, я ушел в то, где чувствовал себя наиболее комфортно: записывал песни в одиночестве. Я научился этому в двенадцать лет, с помощью двух кассетных магнитофонов, старой гитары и нескольких кастрюль и сковородок. Метод прост: записать гитарную партию на одной кассете, извлечь эту кассету и вставить ее в кассетный проигрыватель номер два, нажать «Воспроизвести», записать, как я играю на «барабанах» вместе с гитарной партией на другой кассете, и так далее, и так далее… По сути, я занимался мультитрекингом, даже не осознавая этого. Я писал нелепые песни о своей собаке, школе и Рональде Рейгане, но меня увлекал сам процесс, поэтому делал я это довольно часто. А знаете, что было лучше всего? Никто об этом не знал, потому что я страшно боялся, что кто-то услышит вопли моего допубертатного голоса.
К тому времени, когда я начал тусоваться и записываться с моим другом Барреттом Джонсом на восьмидорожечном устройстве в его подвальной студии в Вирджинии, я был знаком с концепцией самостоятельной записи всех инструментов, систематического наложения гитар, барабанов и вокала, как делал это в детстве, хотя теперь вместо кассетных плееров Radio Shack было профессиональное катушечное оборудование Barrett. Я никогда не хотел навязываться (и у меня никогда не было денег, чтобы заплатить ему за работу), поэтому ждал до конца чьей-то сессии и робко спрашивал: «А нет ли случайно лишней ленты в конце катушки? Я хочу кое-что попробовать…» Я знал, что многого прошу (к тому же уже выкурив большую часть его травы), поэтому бегал от одного инструмента к другому так быстро, как только мог, делая только по одному дублю на барабанах, гитаре и басу, чтобы не злоупотреблять щедростью Барретта. Затем я шел домой и снова и снова слушал свой маленький эксперимент, представляя, что мог бы сделать, если бы у меня было больше пятнадцати минут на запись песни.
Как только Барретт переехал в Сиэтл, мы вместе нашли дом, и теперь его студия находилась в МОЕМ подвале, поэтому я воспользовался ее близостью и начал писать песни, которые, хотя все еще были примитивными и не готовыми к тому, чтобы их услышал весь мир, уже немного эволюционировали. «Alone and Easy Target», «Floaty», «Weenie Beenie», «Exhausted» и «I’m Stick Around» — вот лишь несколько из десятков песен, которые мы записали в дождливые дни в нашем маленьком подвале, и я медленно собирал то, что в конечном счете стало репертуаром Foo Fighters. В то время Nirvana активно набирала обороты, и уж в чем-чем, а в написании песен там помощь точно была не нужна, поэтому я оставил свои песни при себе, вспомнив старую шутку барабанщиков: «Что было последним, что сказал барабанщик перед тем, как его выгнали из группы? “Привет, ребята, я написал песню и думаю, что мы должны ее сыграть”!!»
Мне было нечего терять, некуда бежать, я вернулся из Ирландии и решил забронировать шесть дней в студии с 24 дорожками, находящейся на той же улице, что и мой дом в Ричмонд-Бич, — Robert Lang Studios. Это был ультрасовременный объект, построенный на склоне огромного холма с видом на залив Пьюджет. Я уже записывался там раньше, включая последнюю сессию с Nirvana в том же году, когда мы записали нашу последнюю песню «You Know You’re Right». Эклектичный и эксцентричный владелец студии Роберт Лэнг в начале 70-х решил построить звукозаписывающую студию под своим домом и потратил пятнадцать лет, раскапывая холм все глубже и глубже, вывозя тысячи грузовиков с землей и создавая то, что можно описать только как гигантский бетонный бункер с большой коллекцией винтажных микрофонов. Но самым большим отличием от других студий были материалы, которые он выбрал для помещений звукозаписи: мрамор и камень. Вместо теплого поглощающего звук натурального дерева и акустических перегородок в его студиях был не прощающий ошибок твердый камень, отражающий звук, оттого он получался гораздо более «живым». На самом деле именно темно-зеленый китайский мрамор заставил Nirvana записываться там, так как во время нашего первого тура по студии Боб показал нам небольшую плиту, на которой, как он был убежден, было откровение в виде святой фигуры, нимба, голубя и воскрешения. Этого было достаточно для того, чтобы мы с Кристом Новоселичем сказали: «О да, мы ОПРЕДЕЛЕННО записываемся здесь… Этот парень просто БЕШЕНЫЙ». Не говоря уже о том, что это так близко от моего дома, что я мог проехать туда на своей газонокосилке.
Я забронировал студию на 17–22 октября 1994 года и начал готовиться. Выбрав из бесчисленных записей, сделанных нами с Барреттом за эти годы, 15 песен, которые считал лучшими, я собрал оборудование и составил план: четыре песни в день в течение четырех дней и последние два дня для вокала и сведения. Если я буду записывать в том же темпе, как обычно, бегая от инструмента к инструменту, делая всего один или два дубля, прежде чем перейти к следующему, это могло действительно получиться. Я составил расписание, решая, какие песни записывать в какие дни, и репетировал как сумасшедший, зная, что у меня мало свободного времени. Шесть дней в студии казались вечностью, но мне нужно было доказать себе — я могу справиться с поставленной задачей, ведь это то, ради чего весь этот новый проект и затевался.
В понедельник утром мы с Барреттом загрузили оборудование, приготовили кофе, взяли кассеты и к полудню были готовы начать запись. Первой была новая песня под названием «This Is a Call», и я записал одним дублем ударные, сразу же схватил гитару и, быстро покончив и с этим, перешел к басу, тоже одним дублем. За сорок пять минут инструментальная часть была готова. Следующей была «I’ll Stick Around». Тот же порядок: ударные, гитара, бас — готово за сорок пять минут. Затем «Big Ме», затем «Alone and Easy Target»… К концу первого дня мы выполнили наш план в четыре песни с запасом времени, и задача больше не казалась такой сложной. Я действительно чувствовал себя хорошо.
Для меня это было больше, чем просто сеанс записи, — это глубоко терапевтический опыт. Продолжение жизни. Это то, что мне было нужно, чтобы снова запустить свое сердце и вернуть его к нормальному ритму, тот электрический импульс, необходимый, чтобы восстановить любовь к музыке и веру в нее. Помимо того, что просто взял в руки инструмент и почувствовал себя продуктивным, я снова мог смотреть сквозь лобовое стекло, а не в зеркало заднего вида.
К концу недели я не только достиг цели закончить 15 песен (фактически записав их в последовательности будущего альбома), но и согласился сыграть с Томом Петти на шоу Saturday Night Live, что было возвращением к прежней жизни и чего я больше не боялся делать. Теперь в конце туннеля горел свет. Ни то, ни другое не рассматривалось как какое-то постоянное жизненное направление — это были лишь маленькие шаги вперед. Но четкого видения того, что будет дальше, не было. Пока еще не было.
Я отнес мастер-пленку черновых миксов в компанию, занимающуюся тиражированием кассет, в центре Сиэтла, решив сделать сотню кассетных копий своего нового проекта, представляя, как раздам их друзьям, семье и всем, кто хоть сколько-нибудь интересуется, чем занят «тот парень из Nirvana» с момента распада группы. Я держал песни в секрете большую часть жизни, но теперь был готов поделиться ими со всем миром, потому что гордился ими больше, чем тем, что когда-либо записывал раньше. И дело не только в потрясающих звукоинженерских талантах Барретта; это было больше эмоциональное удовлетворение. Наконец-то я выплыл на поверхность, судорожно хватая воздух.
