Несмотря на то, что я играл на всех инструментах на этой кассете (за исключением одного гитарного трека, сыгранного моим другом Грегом Дулли из Afghan Whigs, которому я передал гитару, когда он однажды был в студии), я был в ужасе от мысли о том, что это мой «сольный» проект. Я не мог представить, что «опыт Дэйва Грола» — это то, что заставит людей бежать в музыкальные магазины, и, честно говоря, знал, что связь с Nirvana наверняка перевесит объективность любого слушателя. Итак, я решил пойти более анонимным путем, вдохновившись Стюартом Коуплендом, барабанщиком Police, и его «сольным» проектом 1980 года — Кларком Кентом. В то время Police были еще молодой группой, и, чтобы не мешать карьере группы, Стюарт решил записываться под псевдонимом Кларк Кент, играя на всех инструментах сам, как и я. Мне нравилась эта таинственность. Будучи фанатиком НЛО всю жизнь, я взял простую фразу из книги, которую читал в то время: «Больше, чем “Совершенно секретно”», которая представляла собой сборник наблюдений НЛО и отчетов военных с начала 40-х годов. В главе о неопознанных объектах над Европой и Тихим океаном во время Второй мировой войны я нашел термин, который военные использовали в качестве прозвища для этих необъяснимых светящихся шаров света, и подумал, что это звучит достаточно таинственно для меня. Это звучало как группа людей, почти как банда: Foo Fighters
[47].
Я разработал простую обложку для кассеты, выбрав шрифт и цвет бумаги, написав выходные данные и названия песен, которую должны были приложить к каждой кассете, и вышел из офиса компании, занимающейся тиражированием, чувствуя себя на все сто, зная, что к концу недели результат моих трудов будет готов. Я буквально летал. Награда проста: я сделал все это сам.
В ожидании я готовился лететь в Лос-Анджелес на репетицию с Томом Петти. Мне прислали две песни, заявленные на шоу: «You Don’t Know How It Feels» и «Honey Bee», — и я слушал их раз за разом, пытаясь запомнить все безупречные барабанные партии Стива Ферроне и проникнуться его стилем. Я был довольно далек от его расслабленного грува, поэтому сосредоточился на поиске чего-то вроде дзена, чтобы немного успокоить свою привычную анархичную игру. Но я нервничал не только из-за музыки. Я собирался встретиться с единственным и неповторимым Томом Петти.
Когда я прибыл на большую репетиционную площадку в долине Сан-Фернандо недалеко от Голливуда — довольно вычурное местечко с тотемным столбом в конце комнаты, — группа и все члены ее команды встретили меня с распростертыми объятиями. Heartbreakers — воплощение крутизны с их расслабленными манерами и легким южным акцентом; они заставляли меня чувствовать себя как дома, давая мне ощущение, что меня ценят, делая все возможное, чтобы минимизировать мое волнение, которое они, несомненно, чувствовали. В конце концов, они настоящие рок-звезды и, я уверен, действовали так почти на всех, но они хотели, чтобы я чувствовал себя комфортно, поэтому окружали меня добротой и эмпатией. Пока мы болтали, я установил барабанную установку на возвышении и сильно ударил по бас-барабану, который издал оглушающий «БАМЦ», отчего все в комнате подпрыгнули, повернулись друг к другу и засмеялись, как бы говоря: «Черт возьми, во что мы ввязались?»
А потом пришел Том. Он был именно таким, каким я его представлял, — совершенно расслабленным и непринужденно крутым, и когда он поздоровался, голос, звучавший на тысячах дискотек в школе, растекся по комнате густой патокой. В течение нескольких минут вся тревожность от этого рок-н-ролльного лагеря мечты улетучилась, и мы начали играть. Я с трудом сдерживал волнение, поэтому, вероятно, прикладывал немного больше усилий, чем обычно, и группа буквально вздрагивала от пушечной громкости моих барабанов. День мы провели, играя и болтая в перерывах между дублями, и постепенно они заставили меня почувствовать себя почетным членом Heartbreakers. Я как будто снова был частью группы. И этого чувства я не испытывал очень-очень давно.
Мы встретились через неделю в студии Saturday Night Live на саундчеке, который обычно приходится на четверг. В этот день команда SNL выстраивает звук и разводит камеры. Сначала вы проверяете звук и репетируете, проигрывая каждую песню два или три раза, чтобы настроить сценические мониторы и добиться хорошего звука, затем вы перерываетесь на обед и возвращаетесь через час для разведения камер, когда режиссер репетирует с камерами, заранее определяя ракурсы и схемы движения для последующего живого выступления. Обычно это простое дело, всего несколько дублей — и готово, ведь у них за плечами десятилетия опыта.
Но после первого дубля на репетиции с камерами режиссер подошел к моей огромной ударной установке и сказал: «Мммм, Дэйв… нельзя ли подвинуть эту стойку на несколько дюймов влево? Нам не видно твое лицо». Испуганный и смущенный перед этими людьми, я не знал, что ответить. Я не хотел раскачивать лодку, ведь был всего лишь скромным гостем, так какого хрена они вообще хотели видеть меня? Это шоу Тома Петти! Я посмотрел на Тома в поисках совета, и выражение его лица говорило: «Не позволяй им говорить тебе, что делать, малыш. Стой на своем», — поэтому нервно ответил: «Мммм… нет, я бы не хотел ничего двигать». Через несколько секунд появился рабочий сцены с микрофоном меньшего размера для барабанов, надеясь, что это позволит камерам лучше меня видеть. Мы еще раз прогнали песню, и снова появился режиссер, но на этот раз он подошел к Тому: «Простите меня, мистер Петти, не могли бы вы переместиться всего на несколько футов вправо?» Какая дерзость! У чувака точно были яйца. В тот момент можно было бы услышать, как на эту легендарную сцену падает булавка. На сцену, с которой Том был, безусловно, знаком, выступая здесь четыре раза до этого. «Нет, чувак, мы работали весь день, чтобы все звучало хорошо, и наконец-то все звучит хорошо. Если ты что-нибудь сдвинешь, это все испортит». Режиссер умолял и умолял, пока Том наконец не поднял руки и не смягчился, сказав: «Хорошо. Но я говорю тебе, это все испортит…»
Они переместили мониторы и микрофон Тома на несколько футов вправо, и мы начали следующий дубль. Когда Том подошел к микрофону, чтобы спеть первую строчку, раздался пронзительный визг, настолько громкий, что все мы сразу же перестали играть и заткнули уши. «Черт… — подумал я. — Сейчас начнется».
Том был зол, но так, как мог быть зол только Том Петти. Он ни на минуту не потерял хладнокровия, он просто посмотрел на режиссера и сказал: «Ты. Подойди сюда». Бедный парень пошел на сцену, зная, что, возможно, совершил ошибку, стоящую ему карьеры. Со своим характерным южным акцентом Том сказал: «Что я тебе говорил?» Режиссер извинился и сказал, что немедленно вернет оборудование в исходное положение, но Том продолжил: «Нет, я хочу, чтобы ты повторил мне то, что я тебе только что сказал». Режиссер повторил предупреждение Тома слово в слово, на что Том сказал: «Верно, теперь верни все на место». Для меня это не звучало как выговор или унижение — это был человек, который всю свою жизнь боролся за то, во что верил, сталкиваясь с бесчисленными проблемами и всей этой деморализующей херней музыкальной индустрии, и который теперь давал миру понять, что с ним шутки плохи. Я был горд быть его барабанщиком в тот момент — не парнем из Nirvana, а барабанщиком Тома Петти. И теперь я еще больше зауважал этого парня.
