Да, я знал, что и этот день настанет.
Вайолет была ужасно разговорчивым ребенком. К трем годам она уже говорила очень четко и обладала весьма обширным словарным запасом, удивляя ничего не подозревающих официантов, обращаясь к ним со своего детского стульчика: «Извините, сэр. Не могли бы вы принести еще немного масла для моего тоста?» (Я умирал со смеху, наблюдая, как они переспрашивают, думая, что мы разыгрываем номер с чревовещанием.) Однажды, когда у нее случилась истерика за обеденным столом, я попытался ее успокоить: «Слушай, все иногда злятся. Ничего страшного. Даже я иногда злюсь!», — на что она ответила: «Я не злюсь. Я ФРУСТРИРОВАНА» (я до сих пор не понимаю разницу, в отличие от Вайолет). Потом я заметил, что у нее отличная слуховая память и она прекрасно распознает звуковые образы. Вайолет могла легко подражать и повторять со слуха. Очень быстро она начала имитировать акценты по нашей просьбе, изображая ирландца, шотландца, англичанина, итальянца и прочих, не успев даже вырасти из детского автокресла. Вскоре любовь Вайолет к музыке позволила тонко слышать. Когда она пела на заднем сиденье в машине, я слышал, что она подстраивается под особенности голоса каждого из ее любимых певцов. Гармонии The Beatles, вибрато Фредди Меркьюри, соул Эми Уайнхаус (последнее запомнилось мне ярче всего: услышать, как твоя пятилетняя дочь слово в слово поет «Rehab» в пижаме с мультяшками, дорогого стоит). Было очевидно, что у нее талант. Теперь оставалось только дождаться искры.
Эта искра в итоге разгорелась пожаром, музыка стала ее путеводной звездой, и в итоге она сформировала рок-группу с одноклассниками. С каждым выступлением Вайолет становилась сильнее и увереннее. Она обожала музыку, подпевая всему, что слышала: от Ареты Франклин до The Ramones, расширяя кругозор и вступая на путь открытий и вдохновения. Ее генетическая симфония пришла в исполнение, и мы могли только сидеть и слушать. В конце концов, это то, что исходит изнутри.
В тот день, когда Вайолет пела в Roxy на Бульваре Сансет с первым «официальным» выступлением своей группы, мы всей семьей были в зале: моими фаворитами были «Don’t Stop Believin’» Journey, «Hit Me with Your Best Shot» группы Pat Benatar и «Sweet Child O’ Mine» Guns N’ Roses. Во время выступления я постарался зафиксировать этот момент. Слева от меня сидела Харпер, в ее глазах были мечты о музыке. Справа сидела моя мама, гордо наблюдающая за тем, как очередное поколение ее семьи обнажает душу перед толпой незнакомцев. Это глубокий опыт, который можно описать СМС-кой, отправленной мамой мне на следующий день: «Теперь ТЫ тоже знаешь, каково нервно сидеть в зале, когда ТВОЙ ребенок в джинсах, футболке и со странной стрижкой первый раз выходит на сцену, исполняя свою мечту». Она права. ЭТО НЕ БОЖЕСТВЕННОЕ ВМЕШАТЕЛЬСТВО. ЭТО МОЯ ПЛОТЬ И КРОВЬ.
С тех пор я много раз выступал на сцене по всему миру перед тысячами людей с обеими дочками. И каждый раз меня наполняет то же чувство гордости, что испытала моя мать тем теплым вечером в One Step Down много лет назад. Видеть, как мои дети отважно решаются на этот шаг и следуют за мечтой, — лучший подарок, о котором только можно мечтать. И я надеюсь, что однажды их дети испытают ту же радость и эхом отразят заключительные слова, написанные мной для книги моей матери несколько лет назад:
«Но за пределами любой биологической информации есть любовь. Что-то нарушающее законы науки и здравого смысла. И это мне, к счастью, дано. Это, возможно, определяющий фактор в чьей-либо жизни. Несомненно — величайшая муза художника. И нет любви большей, чем любовь матери. Это величайшая песня жизни. Мы все в неоплатном долгу перед женщинами, давшими нам жизнь. Ибо без них не было бы музыки».
Разбитое сердце Сэнди
Ее звали Сэнди.
И она первая разбила мне сердце.
Шел 1982 год. Я был нескладным тринадцатилетним подростком, который переходил в седьмой класс, с нетерпением предвкушая знакомство с новыми друзьями в новой средней школе Холмс. До этого момента моя жизнь была заключена в границы маленького живописного городка Норт-Спрингфилд. Меня окружали те же дети, с которыми мы вместе росли с детского сада в лабиринтах холмов и тупиковых переулков. Норт-Спрингфилд находится всего в 12 милях от Вашингтона и до определенного момента был всего лишь разрозненным сельским поселением, пока его не упорядочили в конце 50-х — начале 60-х годов, разбив на извилистые улочки, усеянные однотипными кирпичными домиками. Американская мечта. Один за другим на малюсеньких участках стояли дома всего трех видов: одноэтажный эконом-вариант, разноэтажные дома типа особняка из старого ситкома «Семейка Брейди» и двухэтажные дома «вечеринка-стайл» (все меньше 1700 квадратных футов
[9]). Угадайте, в каком жил я? Правильно, эконом по полной, детка. Три спальни и одна ванная — места только-только хватало, чтобы растить двоих детей на скромную зарплату школьной учительницы. Мы жили небогато, но и нужды не испытывали. В Норт-Спрингфилде жили в основном молодые семьи, на дорогах не было посторонних. Все знали, как тебя зовут, на какой улице ты живешь и в какую церковь ходишь после смачного развода. Соответственно, в каждом районе была своя банда хулиганов, терроризирующая в целом дружелюбные кварталы (мой не исключение), и я провел детство, лазая по деревьям, жуя табак, прогуливая школу, поджигая петарды, разыскивая раков в реке и рисуя на стенах.
Словно ожившая потускневшая пленка старых кинофильмов, это была настоящая Америка 70-х. Велосипеды с седлом-бананом и пневматические пистолеты. Что-то среднее между фильмами «Останься со мной» Роба Райнера и «На берегу реки» Тима Хантера.
Перспектива перехода в новую школу, где я никого не знал, воспринималась практически как переезд за границу, ведь до этого я всю жизнь ходил в одну и ту же школу за углом дома. Однако я тщательно подготовился к этому шагу. Мы купили пару новых футболок на распродаже, и, вооружившись бутылочкой нового «Олд Спайса», я был готов открыться новому и наконец-то найти свою нишу. И, может быть, даже встретить под люминесцентной лампой мою мещанскую родственную душу в одном из обставленных шкафчиками коридоров новой школы. Я еще ни в кого не влюблялся, но знал, что она ждет меня где-то.
Каждое утро, в грязных кроссовках Nike и вельветовых брюках, в заднем кармане которых лежала большая пластиковая расческа, я загружался в автобус в надежде, что мне не надерут задницу или не выгонят из школы и я доживу до последнего урока. Ученик из меня был просто ужасный. На тот момент я уже был на ранних этапах превращения в панк-рокера, открыв для себя The B-52s и Devo на Saturday Night Live, постепенно проникаясь провокативной радикальной эстетикой их музыки. КАК БЫ СИЛЬНО Я НИ ХОТЕЛ ВПИСАТЬСЯ В КОЛЛЕКТИВ, В ГЛУБИНЕ ДУШИ ЗНАЛ, ЧТО ОТЛИЧАЮСЬ ОТ НИХ. Пройдут годы, прежде чем мне хватит смелости принять свою индивидуальность, но тогда я закрылся в себе и скрывал любовь к альтернативной культуре из страха, что меня засмеют крутые ребята. Возможно, я и подыгрывал, но знал, что студенческий клуб и футбольная команда не для меня. Я был таким немного неприкаянным, мечтая, что кто-то сможет понять и принять меня.
