Войдя в огромный отдел игрушек, я решил установить несколько правил. «Итак… у вас есть один час, чтобы найти игрушку, и она должна быть достаточно маленькой, чтобы поместиться в вашем чемодане. На старт… Внимание… МАРШ!» Я засек время, и дети бросились бежать, как два бешеных участника телешоу Supermarket Sweep
[64], отчаянно пытаясь решить невыполнимую задачу выбора игрушки, которая соответствовала бы моим жестоким и необоснованным требованиям. Один час? Да ладно! И… что значит «чемодан»? Мы говорим о ТВОЕМ чемодане? МОЕМ чемодане? Или, может быть, НОВОМ чемодане, в который с легкостью влезет целый викторианский кукольный домик? Миссия невыполнима. Тем не менее мне было приятно наблюдать за тем, как они бегают, шлепая своими маленькими туфельками по торговым секциям, с разбегающимися глазами от бесконечного количества представленных вариантов. Вскоре я оказался в ловушке в отделе Lego, пытаясь, благоговея перед огромным ассортиментом, решить, должен ли я присоединиться к игре или остаться сторонним наблюдателем. Признаюсь, у меня всегда была слабость к Lego. С самого детства это всегда было моей любимой игрушкой. Я любил эти замысловатые маленькие кусочки и приятный щелчок двух крошечных блоков, идеально подогнанных друг к другу, и мог часами строить замки, машины и другие конструкции, получая удовольствие только от того простого факта, что я сделал это сам. В юности я был на грани одержимости. До такой степени, что даже мое «видение» музыки состоит в том, что я вижу отдельные части песен как кубики Lego. Эта «игрушечная» форма синестезии до сих пор помогает мне запоминать аранжировки и композиции.
Приближался час икс, и я, как заправский ведущий телешоу, предупредил девчонок, что у них осталось пять минут. Как и ожидалось, игрушку они еще не нашли, и обе все еще носились туда-сюда по магазину в поисках идеального приза. Как они могли выбрать? Я выразительно на них посмотрел (опустив голову, приподняв бровь) и повторил: «Пять. Минут». Тогда они сузили поиск до секции Барби, которая была размером примерно с самолетный ангар. Они кружили, высматривая добычу. Это будет нелегко. Сотни разных Барби на полках, разных стилей, разных тем, некоторые с аксессуарами, некоторые с дополнительной одеждой… этого достаточно, чтобы взорвать мозг любому ребенку. Я наблюдал, как они брали коробку за коробкой, тщательно осматривая каждую куклу, пытаясь не прогадать с выбором, раздвигая границы требуемой вместимости багажа. Часики тикали, и напряжение нарастало в воздухе до тех пор, пока…
«ВРЕМЯ ВЫШЛО!» — заорал я, как бейсбольный судья (если бы только у меня был свисток). «Но, ПААААААПАААА!!!! — обе плакали от отчаяния. — Мы не можем выбрать!» Смеясь, я сказал: «Давайте! Просто выберите одну куклу, любую, и вернемся в отель!» В этот момент я посмотрел на заставленный Барби стол рядом и схватил первую попавшуюся. «Вот! У меня есть Барби!» — сказал я, размахивая куклой высоко в воздухе. «Так нечестно! Ты не можешь взять Барби!!» — ответили они, и, посмотрев на коробку, я заметил, что, сам того не осознавая, взял официальную Барби Джоан Джетт, в комплекте с красными «конверсами», кожаными штанами, черной футболкой без рукавов и белой гитарой Gibson Les Paul Junior, висящей у нее на плече. «Твою мать, — подумал я. — Эту я определенно возьму!»
Через несколько минут мы уже стояли у кассы, сравнивая наших Барби (рокершу Джоан и двух супернавороченных гламурных девчонок с кучей аксессуаров), и нам не терпелось поскорее вернуться в отель и поиграть.
Позже тем же вечером, когда я сидел за письменным столом в гостиной нашего номера, Вайолет и Харпер вошли в комнату и вежливо спросили, могут ли они поиграть с моей Барби. «Конечно!» — сказал я с улыбкой и начал осторожно открывать красочную коробку, с хирургической точностью извлекая куклу из ее навороченной упаковки (с каких это пор требуется диплом инженера, чтобы вытащить игрушку из ее гребаной упаковки?). Пока девочки терпеливо наблюдали, как я борюсь с каждой крошечной застежкой-молнией, я понял, что они понятия не имели, что Джоан Джетт — реальный человек. Они думали, что это всего лишь очередная пластиковая фигурка, одна из сотен, стоящих на полках их нового любимого магазина игрушек. Я остановился, отложил куклу и объяснил, что Джоан не только настоящий человек, но и очень для меня важный. Икона феминизма, доказавшая миру, что женщины могут играть рок еще круче, чем мужчины. Новатор, архитектор, пионер панк-рока, настолько мощный, что она вдохновила целые поколения молодых женщин взять в руки гитары. Они казались немного сбитыми с толку, поэтому я открыл ноутбук, увеличил громкость до десяти и включил им клип «I Love Rock ’n’ Roll». Они стояли в изумлении, завороженные развязностью и крутостью Джоан, и до последних аккордов подпевали каждому слову. Я закрыл компьютер и сказал: «Видите? Она настоящая!» Затем они быстро схватили куклу и побежали обратно в свою комнату, напевая по пути эту классическую мелодию, и в глубине души я мог сказать, что они только что открыли для себя нового супергероя.
Тур продолжался, и мы в конце концов добрались до Нью-Йорка, чтобы выступить в Мэдисон-сквер-гарден, одном из моих самых любимых мест в мире. Въезд в здание всегда напоминал мне ту сцену из концертного фильма Led Zeppelin «The Song Remains the Same» — фильма, который я изучил еще подростком, безнадежно пытаясь проанализировать сверхчеловеческую игру на барабанах Джона Бонэма. По пути в город наш тур-менеджер Гас спросил, не хотим ли мы пригласить каких-нибудь особых гостей выступить с нами на концерте. В конце концов, это Мэдисон-сквер-гарден, и мы должны сделать этот концерт особенным. В фургоне звучали различные имена, в основном друзья, с которыми мы уже играли раньше, а потом кто-то упомянул Джоан Джетт, жившую в городе с конца 70-х. Я с ней раньше никогда не встречался, так что спросил, знаем ли мы, как с ней связаться. Гас ответил: «Пэт ее знает!»
Пэт Смир, наш гитарист, основатель группы и действующий министр крутизны, знал Джоан с тех пор, как играл в легендарной группе The Germs. Родившись в Лос-Анджелесе и проведя там все детство, в середине 70-х Пэт был панк-рокером и большим поклонником первой группы Джоан, The Runaways, — женской группы, выросшей из звучания Боуи и T-Rex. Он был на всех их концертах и в конце концов подружился с Джоан, оказавшись в тусовке голливудских панков, которые, сами того не зная, навсегда изменили ход музыки.
Они с Джоан были примерно ровесниками, и Пэта настолько вдохновляли The Runaways, что, будучи подростками, вместе со своим лучшим другом Дарби Крэшем он тоже решил создать группу. И когда в 1979 году пришло время записывать их первый полноформатный студийный альбом GI, они попросили Джоан Джетт продюсировать его. Так что у них была долгая история, не только записанная в анналах рок-н-ролла, но и личная.
Было сделано несколько телефонных звонков, и нам сказали, что Джоан рада выйти с нами на сцену, поэтому мы быстренько договорились, что она придет перед концертом и проиграет с нами свою классическую песню «Bad Reputation». Это идеальный выбор для нашей публики: Джоан — одна из самых знаменитых голосов нашего поколения, и, несомненно, она феерично завершила бы знаменательный вечер. Когда мы подъехали на своем кортеже к концертному залу, как Led Zeppelin за тридцать восемь лет до нас, я был вне себя от предвкушения, снова ущипнув себя, не в силах поверить в то, что встречу еще одного кумира, крутейшую женщину, которая устанавливала свои собственные правила.
