Мы загрустили каждая о своем и обе замолчали.
Наконец я собралась с духом и сказала ей:
– Возвращайся на свое место, я преподнесу тебе прощальный подарок.
– Какой? – спросила Миньминь.
Я настойчиво подтолкнула ее, убеждая сесть на место.
– Тот, что я пообещала тебе в прошлом году.
Эти слова заставили Миньминь на мгновение застыть. Затем она вздохнула и, развернувшись, быстро ушла к столу.
Найдя того, кто играл на флейте, я забрала у него инструмент и, легонько сжимая флейту в руке, помахала Саньцаю, слуге тринадцатого принца. Тот торопливо приблизился и поклонился, приветствуя меня.
– Попроси тринадцатого господина подойти ко мне, – сказала я, улыбаясь.
Выслушав просьбу, Саньцай тут же побежал обратно к тринадцатому принцу и зашептал ему на ухо. Тринадцатый принц с улыбкой что-то ответил Цзоину и поклонился наследному принцу, после чего стремительным шагом подошел ко мне.
– То, что ты вытворила сегодня, было настолько же прекрасно, насколько жестоко! – сказал он с улыбкой, дыша на меня винными парами. – Погоди, вот вернемся – сведу с тобой счеты!
– Миньминь завтра уедет, – напомнила я. – Сыграй для нее что-нибудь. Вы расстанетесь, и неизвестно, когда свидитесь снова. Пусть это будет прощанием!
Тринадцатый принц кивнул. Взяв у меня из рук флейту, он спросил:
– Что мне сыграть? У нее есть любимая мелодия?
Подумав, я ответила:
– Сыграй для нее ту песню, что она пела этим вечером.
Сжимая флейту в руках, он крепко задумался, после чего сказал:
– Я не запоминал ноты, боюсь, не смогу сыграть ее целиком.
Улыбнувшись, я начала тихо напевать мелодию. Медленно пропев ее до самого конца, я спросила:
– Запомнил?
Тринадцатый принц кивнул.
С флейтой в руке он вернулся к столу, поклонился наследному принцу и с улыбкой спросил:
– Ваш младший брат хочет сыграть вам одну мелодию для поднятия настроения, вы позволите?
– Почему бы и нет? – со смехом ответил наследник престола. – Все знают, что ты очень хорошо играешь на флейте. Правда, ты всегда неохотно играл для других. Сегодня же ты сам это предложил, и мы наконец сможем вдоволь насладиться твоим искусством.
Все присутствующие разразились одобрительными возгласами и захлопали в ладоши.
Тринадцатый принц с улыбкой выпрямился и встал лицом к Миньминь. Поднеся флейту к губам, он едва заметно кивнул и начал играть, извлекая из инструмента мягкие мелодичные звуки. Стоило Миньминь услышать мелодию, как она переменилась в лице и устремила на принца пристальный немигающий взгляд. Тринадцатый принц был признанным мастером; услышав мелодию всего дважды, он смог исполнить ее виртуозно, пением флейты передав возвышенную чистоту красной сливы, что не сдавалась холодным ветрам, и искреннюю любовь героя той песни.
На лицах слушателей читалось неприкрытое изумление, и лишь четвертый, восьмой и четырнадцатый принцы вовсе не выглядели удивленными. Тринадцатый принц решил сыграть на флейте ту самую песню, что недавно исполняла Миньминь, и это добавляло некоей двусмысленности. Но вот он закончил играть. Миньминь смотрела на него влюбленными глазами, в которых застыли слезы. Молодой господин Цзоин сперва взглянул на тринадцатого принца, затем молча перевел взгляд на Миньминь. Его лицо смягчилось, в глазах смешались любовь и сострадание. Уголки моих губ сами собой поползли вверх: никакой ревности, никакого презрения, только любовь и сострадание! Поистине незаурядный молодой человек!
Когда затихли последние звуки, тринадцатый принц поклонился Миньминь и снова заиграл. Миньминь поднялась со своего места и запела под звучание флейты:
…Снежинки кружатся на воющем ветру,
Нет грани между небом и землей.
Я ветку сливы срежу и в сугроб воткну,
Чтоб аромат вдохнул любимый мой.
Без сожалений пусть меня он любит впредь,
Пускай любви огонь нас будет вечно греть…
Под звуки песни я выскользнула наружу и побрела не разбирая дороги, желая лишь найти место, где будет поменьше людей. Я отходила все дальше, и мелодия становилась все тише, пока совсем не затихла вдали. В памяти внезапно всплыли строки: «Затихла песня, голос уж не слышен; кто полон чувств – бесчувствием обижен»
[107]. Возможно, лишь тот, кто не испытывает чувств, может быть по-настоящему далек от досады и огорчений!
Я на одном дыхании взбежала на самую вершину, окинула взглядом лагерь с точками костров и размытыми фигурками патрульных, а затем, запрокинув голову в небо, взглянула на запятую убывающей луны и тяжело вздохнула. Когда кончаются шумные гулянья, все кругом кажется особенно унылым и запустевшим.
Внезапно в густой траве раздался шорох. Повернув голову, я увидела четвертого принца, медленным шагом приближающегося ко мне. Я поспешно склонилась в поклоне, приветствуя его; он же поднял руку, позволяя мне выпрямиться.
Мы стояли друг напротив друга и молчали. Тишина давила, и, немного подумав, я прервала ее:
– Господин, должно быть, знаком с молодым господином Цзоином?
– Ты видела его и должна была получить о нем общее представление, – ответил четвертый принц. – Он талантлив и незауряден, но в то же время сын наложницы. Его мать занимает низкое положение и не пользуется особым расположением господина Иргэн Гьоро. Минувшей зимой у рода Иргэн Гьоро замерзло насмерть множество людей и скота, а весной им пришлось вступить в конфликт с родом Борджигин из-за пастбищ. В этот раз они прибыли на поклон к Его Величеству без надежды на его благосклонность, а потому эту обязанность взвалили на молодого гоподина. Однако… – Он немного помолчал, прежде чем продолжить: – Нет худа без добра. В будущем он станет причиной немалых головных болей господина Иргэн Гьоро и Его Величества.
Я слушала его, понимая и не понимая одновременно. И откуда такое счастье привалило? Я смутно ощущала, что все это имеет какое-то отношение к тому, кто унаследует императорский трон. Вспомнив Миньминь, я вздохнула: и правда, нигде не скрыться от борьбы за власть. Что же решили император Канси с господином Суван Гувалгия? Затем я переключилась на мысль о том, что Миньминь может и вовсе не понравиться молодой господин Цзоин, и зачем тогда я так много об этом думаю?
Пока я бросалась от одной мысли к другой, четвертый принц проговорил:
– Делаешь все для других и ничего для себя! Неужели ты и правда хочешь прожить свою жизнь в одиночестве? Только не надо этой чуши о дочернем долге. Уверен, твоя голова не замусорена «Биографиями образцовых женщин»
[108].
