Принц покачал головой:
– До того как ты попала во дворец, ты и сборник сунских цы не могла дочитать до конца, а сейчас у тебя прочитан даже «Компендиум лекарственных веществ». Едва ли найдется еще несколько девушек, которые так же сильно любят чтение. К счастью, в резиденции собрано множество книг, и тебе всегда будет что почитать.
Я стыдливо покраснела, подумав о том, что читала не из желания угодить императору Канси, и пробормотала:
– Мне просто нечего было делать во дворце, вот я и читала все подряд.
Восьмой принц внезапно наклонился и быстро поцеловал меня в щеку. Не успела я ничего сделать, как он уже принял прежнюю позу и с улыбкой произнес:
– Впредь не позволю тебе сидеть без дела.
Я совсем не ожидала, что у него, всегда такого серьезного и воспитанного, есть и подобная сторона, бойкая и живая. Трогая пальцами щеку, я некоторое время обалдело смотрела на него, красная как помидор, а затем резко встала и сказала:
– Если ты не хочешь слушать, как я читаю, то я пойду к себе.
Он тут же схватил меня и притянул обратно, сгреб в охапку и, улыбаясь, проговорил:
– Я слышал, как четырнадцатый принц рассказывал о том, что ты как-то пела десятому брату. Не знаю, могу ли я попросить тебя спеть мне сегодня?
– Тогда это была почти импровизация к случаю, – ответила я. – А сегодня нет повода.
Восьмой принц промолчал, лишь, улыбаясь, смотрел на меня. Опустив голову, я ненадолго задумалась, а затем, поднявшись, подошла к столу и выдернула из вазы азалию. Поднеся цветок к своему лицу, я вдохнула его аромат и, обернувшись к принцу, запела:
Как прекрасны жасмина цветы,
Как прекрасны жасмина цветы,
Трав, цветов полон сад,
Но не затмить им жасмина аромат.
Сорвать один, что волосы скрепит,
Хочу, но боюсь, что садовник забранит.
Как прекрасны жасмина цветы,
Как прекрасны жасмина цветы,
Седина хладных снегов
Не сравнится с белизной цветков.
Сорву – пускай в косе моей цветут!
Хочу, но боюсь, что соседи засмеют.
Как прекрасны жасмина цветы,
Как прекрасны жасмина цветы,
В саду других цветов не счесть,
Жасмина краше что на свете есть?
Пусть в волосах цветет бутон живой,
Сорву – боюсь, что не распустится весной
[80]. Когда в детстве я училась танцам, мама то и дело повторяла: неважно, танец или песня, – они смогут тронуть зрителя или слушателя лишь в том случае, если ты сама прочувствуешь их всей душой. Я не глядела на принца, в мыслях пребывая там, в саду, полном цветов, будто сама была той девушкой, что радовалась, впервые увидев цветущий жасмин. Мои шаги были легки и грациозны; радость и печаль сменяли друг друга на моем лице – я восхищалась прекрасными цветами и грустила оттого, что ни один нельзя сорвать, как бы ни хотелось.
Когда песня подошла к концу, я наклонила голову и искоса взглянула на восьмого принца. Тот глядел на меня с растерянностью, растроганный. Он осознал, что я поняла все: сколько раз за эти годы он мог сорвать цветок, но не срывал, а лишь оберегал. Я все понимала и хранила в сердце память об этом.
Сверкнув глазами, я усмехнулась и бросила восьмому принцу цветок азалии, что держала в руках, и он машинально его поймал. Я резко повернулась и покинула шатер.
Глава 14
Места, где, за руки держась, бродили мы, – то были тропы меж нарядных, ярких клумб
В седьмом месяце степь выглядела изумительно – будто один большой изумрудный океан, по которому, стоило дунуть легкому ветерку, одна за другой прокатывались волны. Среди зеленой травы пышно цвели полевые цветы, отчего в затишье пейзаж казался отрезом роскошной парчи, а под порывами ветра вся степь приходила в движение, будто кружась в диковинном танце.
На закате мы часто бродили с восьмым принцем, держась за руки, среди степных трав, под голубыми небесами. Порой мы в полном молчании брели куда глаза глядят, а когда уставали, присаживались отдохнуть и, соприкасаясь плечами, любовались закатом, наблюдая, как сумерки проваливаются в ночь и на востоке восходит луна; иногда я принималась щебетать, подробно рассказывая ему обо всем, что мне нравится и что нет, и капризничала, жалуясь на слишком яркое солнце и на то, что оно сушит волосы, а он шел рядом и с улыбкой слушал меня. Я могла взглянуть на небо и спросить, а правда ли существовал великан Ку а-фу, что гнался за солнцем. Затем я заставляла принца дать однозначный ответ, и если он говорил «да, существовал», то я говорила «нет», если же он говорил «нет», то я говорила «да»; так я вовлекала его в долгие пространные рассуждения, применяя на практике все свое умение дискутировать. Или же я могла, глядя на луну, попросить прочесть мне все стихи о луне, какие он знал, и тогда он тихо декламировал их возле самого моего уха, одно за другим. Иногда я нечаянно засыпала, и тогда принц осторожно поднимал меня на спину коня и, тихонько подстегивая его, поворачивал к дому, держа меня в объятиях. Когда выходили звезды, мы отыскивали среди них Волопаса и Ткачиху; принц говорил, что он нашел, но мне казалось, что это я нашла их, и каждый раз, стоило мне надуть губы в деланой обиде, принц принимался хохотать и крепко обнимал меня, утверждая, что красивее всего я выгляжу, когда злюсь. Я пыталась сохранить каменное лицо, но уголки рта предательски ползли вверх.
Миньминь вцепилась в меня, желая, чтобы я научила ее петь. Делать было нечего, и я научила ее петь одну арию, которую в моей прошлой жизни мы пели с подругами по общежитию, когда собирался весь курс. Однако едва мы начали учиться, как у меня вдруг мелькнула одна мысль, и я отнеслась к обучению Миньминь со всей серьезностью, репетируя с ней арию по многу-многу раз.
Однажды я сказала Миньминь:
– Сегодня вечером я пригласила кое-кого прийти и послушать, как мы поем.
– Кого? – с любопытством спросила Миньминь.
Улыбнувшись, я ничего не ответила и принялась переодеваться. Расчесав волосы, я заплела их в длинную косу, затем надела серебристо-голубой чанпао, подпоясалась золотым пояском и надела на голову круглую шапочку.
– Ты надела мужское платье! – засмеялась Миньминь, окинув меня взглядом. – Но даже так ты все равно выглядишь изящной и очаровательной.
– Ты одета в платье цзяннаньской девушки, – тоже улыбнулась я, оглядев ее со всех сторон. – И тоже смотришься нежной и очаровательной.
Пока мы обменивались шутливыми замечаниями, вошла личная служанка Миньминь и объявила:
