Повернув ко мне голову, он добавил:
– Жоси, довольно. Позволь себе быть счастливой!
Я медленно поднялась на ноги. Тринадцатый господин, видя, как я наклонилась и принялась растирать колени, торопливо вскочил, спросив:
– Опять болит?
– Нет, – покачала головой я.
– Если в будущем Чэнхуань не начнет относиться к тебе с должным почтением, ни за что не прощу ей этого, – погрустнев, проговорил тринадцатый.
– Не волнуйся, – засмеялась я. – По вечерам, когда Юйтань занимается моими коленями, Чэнхуань всегда сидит рядом, болтает со мной, смеется, помогает развеять скуку. Взаправду «проявляет почтение и доставляет радость»
[82].
Тринадцатый господин медленным шагом пошел рядом, провожая меня обратно к дому. Когда настало время прощаться, он взглянул на меня, словно хотел что-то сказать, но лишь тихо вздохнул и, развернувшись, ушел.
Вскоре после ужина примчался Гао Уюн и, приветствовав меня, сразу сообщил:
– Его Величество приказал мне препроводить барышню обратно.
Я продолжала сидеть с чашкой чая в руках, не двинувшись с места, и ответила:
– Мне и здесь очень хорошо.
Гао Уюн упал на колени и взмолился:
– Барышня, представьте себя на месте несчастного! Прошу, пойдемте!
С этими словами он принялся безостановочно стучать головой об пол. Я торопливо вскочила со стула и отбежала в сторону, не принимая поклонов.
– Скорее поднимайся, нечего мне отвешивать земные поклоны! – воскликнула я.
Гао Уюн, не слушая, продолжал кланяться, и мне оставалось лишь беспомощно сказать:
– Хорошо, я схожу с тобой разок.
Поднявшись с пола, он радостно проговорил:
– Несчастный знал, что барышня всегда жалеет покорных слуг вроде него.
Я первой вышла из дверей. Гао Уюн бегом обогнал меня и, подхватив с земли бумажный фонарь, пошел впереди, освещая путь.
Когда мы оказались у дверей моей комнаты, он прошептал:
– Его Величество внутри.
Он отошел в сторону, пропуская меня вперед, и замер у входа.
Тихо постояв с минуту, я толкнула дверь и вошла. Иньчжэнь сидел на кровати в домашнем халате и листал книгу. Услышав звук открывшейся двери, он тут же отложил книгу и уставился на меня в упор. Мы долго глядели друг на друга. Ощутив, как на глаза наворачивается влага, я поспешно отвернулась. Поднявшись, Иньчжэнь приблизился и протянул ко мне руки, чтобы обнять, но я оттолкнула его ладони, отошла к кровати и села.
Иньчжэнь сел ко мне вплотную.
– И ты говоришь, что не злишься?
– Опять тринадцатый господин меня обхитрил, – сказала я, отвернув голову и блуждая взглядом по расписной ширме.
Иньчжэнь тихо рассмеялся:
– Ему непросто быть зажатым между нами. Разве он не обхитрил и меня тоже?
С этими словами он сгреб меня в охапку и, положив голову мне на плечо, прошептал в самое ухо:
– Даже если ты злилась, за столько дней твоя злость должна была пройти, верно?
Я дернулась пару раз, но осталась у него в объятиях. Вспомнив горестные вздохи тринадцатого: «Что же вам мешает быть вместе?» – я почувствовала, что моя обида рассеялась, оставив в душе лишь печаль.
Видя, что я молча сижу, не двигаясь, и позволяю обнимать себя, Иньчжэнь поинтересовался:
– Еще злишься?
– Это я злюсь или же ты? – поинтересовалась я в ответ. – Именно ты первым перестал со мной разговаривать и замечать меня.
– Не будем больше говорить о том, что прошло, – после недолгого молчания сказал Иньчжэнь.
Я промолчала, теснее прижавшись к нему. Он улыбнулся и опустил голову, чтобы поцеловать меня, но я машинально отвернулась. Слегка растерявшись, Иньчжэнь выпрямился и произнес, погладив меня по щеке:
– В душе ты все еще печалишься.
Выбравшись из его объятий, я взяла подушку, легла на бок, подложив ее под голову, и закрыла глаза, собираясь уснуть.
Иньчжэнь снял с меня обувь и укрыл тонким одеялом со словами:
– Сейчас погода довольно прохладная, смотри не простудись, засыпая вот так, в одежде. Ты много думаешь о самых разных вещах, но лучше бы подумала хоть немного и о себе, ни к чему изводить меня.
Погасив лампу, он потолкал меня, чтобы я уступила ему часть подушки, и лег рядом.
Некоторое время мы лежали в тишине. Затем Иньчжэнь обхватил меня руками и, нащупав пуговицы, принялся расстегивать их.
– Ты не соскучилась по мне? А я постоянно думал о тебе.
Я оттолкнула его руку:
– Если так хочется, можешь идти к своей…
На душу навалилась невыносимая тяжесть. Ерзая, я отодвинулась как можно дальше от Иньчжэня и молча легла, несмотря на то что теперь у меня не было подушки. В темноте моя маска показной улыбки спала, и слезы одна за другой покатились по щекам.
Иньчжэнь обнял меня и притащил обратно на подушку, после чего, найдя в потемках мое лицо, принялся вытирать мне слезы. Я обняла его в ответ и расплакалась, громко всхлипывая. Дав мне выплакаться, Иньчжэнь, пытаясь успокоить меня, произнес:
– Довольно, будешь столько рыдать – навредишь своему здоровью.
Но слезы продолжали литься из моих глаз.
– Жоси, Жосишечка, будь послушной девочкой, прекрати плакать, – со вздохом попросил Иньчжэнь.
Видя, что я продолжаю лить слезы, Иньчжэнь беспомощно проговорил:
– Впервые пытаюсь кого-то утешить и, похоже, делаю только хуже. Давай так: если ты больше не будешь плакать, я выполню то, о чем ты много раз просила, но я никогда не соглашался.
– Очень надо, – всхлипнула я.
Иньчжэнь ненадолго замолчал, затем откашлялся и вполголоса запел:
…Чжэн-цзэ, как верная дорога, имя,
А прозвище – «Высокий Строй Души».
Я, удостоясь счастия такого,
Его удвоил внешнею красой:
В цветущий шпажник, словно в плащ, облекся,
Сплел пояс из осенних орхидей.
И я спешил, боясь, что не успею,
Что мне отпущено немного лет.
Магнолию срывал я на рассвете,
Сбирал у вод по вечерам суман.
Стремительно текут светила в небе,
И осенью сменяется весна,
Цветы, деревья, травы увядают,
И дни красавца князя сочтены.
Ты возмужал, в пороках утопая,
О, почему не хочешь стать иным?
Мне оседлайте скакуна лихого!
Глядите! Путь забытый покажу…
[83] Незаметно для себя перестав плакать, я прижалась лбом к подбородку Иньчжэня, внимательно вслушиваясь. Когда он вдруг оборвал песню, я спросила:
