– Всех благ тринадцатому господину! – с поклоном произнесли Цяохуэй и Цзюйюнь.
Откинув занавес из бус, в комнату вошел тринадцатый. Взмахом руки велев служанкам удалиться, он взволнованно произнес:
– Неожиданно у четырнадцатого брата на руках оказался высочайший указ царственного отца, и теперь весь двор знает о том, что в свое время царственный отец оставил повеление о браке между четырнадцатым братом и тобой. Если четырнадцатый брат изъявит желание, указ может быть обнародован в любое время, и тогда он возьмет тебя в жены. Боюсь, вскоре сюда придет царственный брат, поэтому тебе стоит как можно быстрее придумать, что ты собираешься делать.
Неудивительно, что четырнадцатый решился утверждать, будто сможет вытащить меня из дворца. Несколько мгновений я, ошарашенная, пролежала без движения, а затем спросила:
– Когда император Шэнцзу дал четырнадцатому господину этот указ?
– На одиннадцатый месяц шестидесятого года эры Канси
[93], - ответил тринадцатый.
Я внезапно вспомнила, что сказал мне четырнадцатый тогда, в прачечной. «Царственный отец сказал, что я совершил большой подвиг, и спросил, какую награду я бы хотел получить. Я снова просил его отдать тебя мне в жены, сказал, что согласен принять брак с тобой в качестве награды, умолял его простить тебя в память о тех долгих годах, что ты служила ему, ведь такие долгие страдания наверняка достаточно искупили твою вину».
– Это награда, пожалованная императором Шэнцзу четырнадцатому господину за боевые заслуги в войне на северо-западе, – с едва заметной улыбкой проговорила я.
– И почему ты совсем не боишься? – с беспокойством воскликнул тринадцатый господин. – Да знаешь ли ты, что, когда во время аудиенции царственный брат выслушал высочайший указ, его лицо в один миг побледнело и в нем не осталось ни кровинки? Но тем не менее ему пришлось с улыбкой внимать, как придворные обсуждали это дело!
Не успел он договорить, как я пальцем указала на дверь, и тринадцатый торопливо обернулся, чтобы поприветствовать Иньчжэня, неподвижно стоящего за занавесью. Выражение его лица, скрытого за нитями изумрудно-зеленых стеклянных бус, было невозможно различить, я лишь ощущала его ледяной взгляд, прикованный ко мне. Наконец он медленно поднял руку, раздвинув нити бус, и в его глазах промелькнули ненависть, обида, боль и неверие. Сердце кольнуло, и я, не в состоянии смотреть ему в лицо, отвернулась к окну, снова и снова повторяя про себя: «Полюбить легко, сохранить трудно. Не лучше ли вовсе отказаться от чувств?»
Иньчжэнь схватился за занавесь. Вены на его руках вдруг взбухли, и он с силой дернул нити. Послышался треск. Стеклянные бусины посыпались на пол, с мелодичным звоном разбиваясь. Разные бусины издавали разные звуки: какие-то падали с шумом разразившегося ливня, какие-то – с едва слышным шорохом, похожим на шепот. Эти звуки смешивались, переплетались между собой, пока нить за нитью, бусина за бусиной одна за другой падали вниз.
Наконец стук бусин прекратился и повисла мертвая тишина. Пол был усыпан зелеными осколками. Иньчжэнь стоял у испорченной занавеси, все еще держа в руках пару разорванных нитей. После только что раздававшегося веселого перестука повисшая тишина казалась еще более угнетающей. Иньчжэнь швырнул вниз оставшиеся у него в руках нити, и снова раздался мелодичный звон, сопровождаемый стуком падающих бусин, что покрыли весь пол.
Внезапно Иньчжэнь расхохотался. Он покатывался со смеху, держась за дверной косяк, и прошло немало времени, прежде чем он смог остановиться и с улыбкой спросить:
– Ну и чем ты занималась все эти годы? Если ты хотела выйти замуж за четырнадцатого, то почему тогда не подчинилась высочайшему указу? Ты сберегла мое сердце, но тебе вовсе не обязательно было переносить столько страданий.
– Не подчинилась указу? – тихо вскрикнул стоявший поблизости с опущенной головой тринадцатый господин.
Иньчжэнь, смеясь, показал на меня пальцем и ответил:
– Я не говорил тебе, но царственный отец сослал ее в прачечные именно в наказание за то, что она отказалась становиться женой четырнадцатого.
Тринадцатый взглянул на меня одновременно с жалостью и восхищением.
Я опустила глаза и замерла, прислонившись спиной к изголовью. Подойдя к постели, Иньчжэнь сел рядом и приподнял мой подбородок со словами:
– Мы уже приказали восьмому выгнать супругу, сможем и запретить четырнадцатому жениться на тебе.
– Неуважение к посмертному указу – это обвинение чрезвычайной силы, которое немедленно даст повод для разных разговоров, – слабо улыбнулась я. – Конечно, ты можешь просто забыть об этом указе, но тогда и прочие посмертные указы…
– Жоси, – предупреждающим тоном произнес тринадцатый, и я тут же замолчала, проглотив слова, что едва не сорвались с языка. Однако снисходительная улыбка уже исчезла с лица Иньчжэня.
– Испокон веков императоры больше всего страшились того, что их волю не будут уважать, – с тихим вздохом продолжила я. – Если ты сейчас публично не подчинишься посмертному указу императора Шэнцзу, то как в будущем станут поступать с волей предков твои потомки, имеющие перед глазами такой пример? А еще не стоит забывать и о людской молве: весь двор примется обеспокоенно обсуждать это.
Иньчжэнь пристально взглянул на меня и, улыбнувшись, со вздохом сказал:
– Ты используешь весь свой ум и красноречие, чтобы ранить меня?
Наши взгляды были будто острые мечи, что пронзали сердца, причиняя невыносимую боль. Сгорбившись на постели, я ответила:
– Сейчас мы только и делаем, что раним друг друга. Когда я была в прачечной, нас с тобой разделяло множество дворцовых стен, но в моем сердце была лишь любовь и тоска по тебе. Теперь же мы видимся каждый день, но я постепенно стала бояться тебя. Когда же вспоминаю… Вспоминаю… Я начинаю ненавидеть тебя, как и ты меня сейчас. Я не хочу, чтобы в один прекрасный день в нас остались лишь ненависть и отвращение друг к другу. Не могу даже представить, что буду делать, когда этот день придет, и лишь поэтому желаю уйти. Иньчжэнь, позволь мне покинуть дворец!
Иньчжэнь молчал.
– Если ты хочешь, мы можем все вернуть и жить как раньше, – наконец проговорил он.
– Вернуть прошлое невозможно, – покачала головой я. – Юйтань мертва, ребенок погиб, тринадцатый господин пробыл в заключении десять лет, а ты с пятьдесят первого года привык жить с осторожностью и поступаться своими интересами ради всеобщего блага. Все это отделяет нас друг от друга, и мы не можем сделать вид, что ничего не было. А еще я никогда не смогу притвориться, будто мне все равно, что происходит с восьмым, десятым и другими господами. Я не могу забыть их!
Несколько мгновений Иньчжэнь сидел на моей кровати, а затем поднялся и пошел к выходу. Прямой, как струна, он прошел сквозь порванную занавесь, которая вновь нежно зазвенела. Звон еще не успел утихнуть, а Иньчжэнь уже исчез.
