Наложница У вскочила и принялась просить у четырнадцатого господина прощения, но тот лишь отмахнулся.
– Ты ни в чем не виновата, – сказал он, глядя на меч, торчащий из древесного ствола.
Затем он перевел взгляд на колонну, за которой я укрывалась, и крикнул:
– Кто еще там подглядывает? А ну, убирайся!
С улыбкой я вышла из-за колонны. Подойдя к сливе, я взглянула на него и спросила:
– Как силен твой гнев! Неужели даже снег и холод не могут потушить его огонь?
Наложница У торопливо поприветствовала меня. Когда я с улыбкой позволила ей выпрямиться, она поклонилась четырнадцатому господину, взяла цинь в охапку и удалилась.
– Зачем ты пряталась за колонной? – спросил четырнадцатый, подойдя ко мне. – Если хотела посмотреть, могла бы без всякого стеснения зайти в беседку и смотреть оттуда. Разве так не было бы лучше видно?
Видя на его лбу выступившие капли пота, что то и дело соскальзывали вниз, я достала платок и протянула ему. Он, однако, его не взял, но вместо этого, вытянув шею, приблизил ко мне свое лицо.
– Скорее оденься, – проговорила я с улыбкой, протирая его лоб. – На улице холодно, а ты еще и вспотел. Смотри, замерзнешь и заболеешь!
Четырнадцатый улыбнулся и, взяв меня за руку, спросил:
– Ну и кто из нас замерз?
Его ладони были обжигающе горячими, в отличие от моих, холодных словно лед.
– Я, – улыбнулась я в ответ. – Значит, и мне нужно одеться потеплее.
Опустив голову, он потер свои ладони одна о другую, а затем сжал мою руку в своих, согревая ее.
– Иди в дом, – сказала я с улыбкой. – Ты уже долго стоишь здесь, в снегу, и уже начинаешь замерзать.
Четырнадцатый господин улыбнулся и молча кивнул, после чего, не выпуская моей руки, потянул меня следом за собой. Взглянув на его спокойное, умиротворенное лицо, я подумала, что не стоит упираться, и позволила ему провести меня внутрь.
Оказавшись в кабинете, четырнадцатый господин выпустил мою ладонь и велел слугам принести для меня маленькую переносную курильницу, после чего набросил себе на плечи халат и сел к печке. Развязав тесемки своей накидки, я сбросила ее и села рядом с ним.
– В столице снова что-нибудь случилось? – спросила я.
Четырнадцатый внезапно рассмеялся. Отсмеявшись, он сказал:
– Я просто схожу с ума. Разве может Его Величество быть спокоен, если не ругает нас? Всегда должно быть хоть что-то, за что можно выбранить, предупредив придворных, чтобы не действовали опрометчиво, – лишь тогда у него будет легко на душе. В противном случае разве он бы не разъярился из-за нас с Нянь Гэнъяо? Он порицает нас за объединение, за создание «клики Нянь», в то время как сам же этому потворствовал.
– У восьмого господина все хорошо? – спросила я, немного помолчав.
Четырнадцатый господин нахмурился.
– Нападки Его Величества становятся все более жестокими, но, по моему мнению, восьмой брат решил теперь действовать с неким умыслом: он будто специально совершает промахи, чтобы император упрекал его. Впрочем, я давно не получал от восьмого никаких вестей и не знаю, что он задумал.
– Я виделась с восьмым господином по пути сюда, – сказала я. – И он… Он очень устал и хочет лишь уйти. Сейчас его держит в столице только Хунван.
– Уйти? – Четырнадцатый издал изумленный смешок. – Если бы Его Величество допустил это, он бы уехал уже давно. Напротив, Его Величество собирается дать ему пост и заставить трудиться, чтобы было сподручнее третировать его и унижать. Он даже грозил восьмому брату, что неповиновение обернется бедами для восьмой невестки и Хунвана: «Если он будет отказываться выполнять свой долг под предлогом болезни, его жену ждет смерть и его дети будут наказаны за тяжкие преступления».
С этими словами он холодно рассмеялся.
– Он хочет уйти к восьмой госпоже, – проговорила я, опустив голову.
– Что ты сказала? – переспросил он, внезапно вскочив со своего места.
Я молчала, не поднимая глаз. Вскоре четырнадцатый успокоился и медленно сел обратно.
– А ты не принимаешь подобное близко к сердцу.
– Только сейчас я осознала, что иногда и смерть может быть освобождением, – подняв голову, с едва заметной улыбкой ответила я. – Я не могу не принимать близко к сердцу только тот факт, что ему до сих пор приходится страдать.
Пару мгновений четырнадцатый принц молча сидел, глядя в никуда. Затем он пересел за стол, взял кисть и принялся что-то писать. Закончив, он позвал слугу и приказал:
– Передайте это Его Величеству.
– И что это? – поинтересовалась я.
Казалось, он внезапно пришел в прекрасное расположение духа.
– Не могу же я злиться впустую, – хихикая, ответил четырнадцатый. – Написал стихотворение, чтобы позлить его.
– Ведешь себя как маленький! И что за стихотворение?
Улыбаясь, четырнадцатый господин продекламировал:
Хочу спросить у мудрого владыки,
Чье имя славят многие победы:
Всегда ль бывало так на белом свете,
Что добрым – счастье, а порочным – беды?
Юй Жан
[99] несчастный, угля наглотавшись, Погиб впустую, не достигнув цели.
А Цинь Хуэй
[100], оклеветавший Юэ, Скончался мирно в собственной постели.
Подлец Лю Бан, обманом победивший,
Единовластно правил Поднебесной;
Сян Юй
[101] же под Гайся себя зарезал – Была его отвага бесполезной.
Так повелось, что славные герои
Впустую к небу руки воздевают
И сетуют, что лишь курган могильный
Пристанище их сердцу обещает
[102].
Тем самым он уподобил Иньчжэня Цинь Хуэю и Лю Бану, а себя – тому самому «герою», что вынужден «впустую к небу руки воздевать».
