Быстро, словно во сне Лу Шэна
[105], я покинул столицу. В одинокой лодочке я плыл по волнам, и лишь луна была мне товарищем. Теперь я был ничтожным чиновником, по горло заваленным работой, и готов был взвыть от тоски. Вступив на грязный чиновничий путь, я был вынужден корпеть над всевозможными бумагами и документами. Многие тысячи бравых рубак, похожих на меня, были отправлены в далекие уголки страны, чтобы, будто мальчики на побегушках, отдавать последние силы бумажной волоките, а не разить врагов на поле боя и совершать подвиги! Запели флейты, загремели барабаны – в Юйяне началась смута, а затем разразилась настоящая война. Я подумал: моя душа старого солдата объята горечью и гневом, но я не могу попроситься на службу, не могу дать отпор врагу, защищая свою страну, не могу взять в плен тангутского вождя, и даже меч в моих ножнах гневно звенит на холодном осеннем ветру. Ненавижу себя, но и поделать ничего не могу; могу лишь взять цинь, пойти в горы и, провожая взглядом летящих домой гусей, музыкой выразить печаль, что бьется в груди…»
[106]
Постепенно голос четырнадцатого господина затих, и он, повернувшись на бок, уснул. Поднявшись, я подошла к постели и обнаружила на щеках четырнадцатого влажные дорожки. Были это слезы или пролитое вино? Я вытерла его лицо платком, затем сняла с него сапоги и укрыла одеялом.
– Царственный отец, почему? – пробормотал четырнадцатый господин во сне. – Неужели я что-то сделал не так…
Сжав платок в руке, я прошептала:
– Прости.
Затем обернулась к прибиравшей стол Цяохуэй и негромко сказала:
– Уже поздно, пусть он поспит здесь. Оставь это, приберешь завтра.
Мы с Цяохуэй поставили ширму, чтобы отгородить кровать, на которой спал четырнадцатый, и после этого легли сами. В голове по-прежнему звучали строки: «Не могу попроситься на службу, не могу дать отпор врагу, защищая свою страну, не могу взять в плен тангутского вождя, и даже меч в моих ножнах гневно звенит на холодном осеннем ветру». Этой ночью я спала урывками, то и дело вздыхая о том, что «это было радостное время, и жаль, что оно пролетело так быстро».
Было еще темно, когда я услышала голос четырнадцатого господина. Повернувшись на бок, он просил дать ему чаю. Я торопливо встала с постели, накинула на плечи тонкий халат и, налив чашку чая, дала ему. Еще не вполне проснувшийся четырнадцатый сделал несколько глотков, не забирая чашку из моей руки, и сразу же улегся обратно. Я уже хотела вернуться в постель, когда сзади внезапно послышался его смех:
– Я так напился, что подумал, будто мне это снится. А оказалось, что это и правда ты напоила меня чаем.
– Еще не рассвело, – сказала я. – Поспи еще немного.
Долго было тихо. В конце концов я услышала шорох, с которым четырнадцатый вновь повернулся на постели.
– Ты спишь? – спросил он шепотом.
– Нет, – ответила я.
– Ты по-прежнему очень мало спишь?
– Да.
– Раньше я не понимал, почему ты так плохо спишь по ночам, а сейчас понял, – произнес он. – Когда я жил в северо-западных землях, я засыпал, едва моя голова касалась подушки, и частенько не мог проснуться без окрика стражника. Просыпаясь же, удивлялся: я же только что лег, как рассвет мог наступить столь быстро? Теперь же я не только медленно засыпаю, но еще и постоянно вижу сны. За одну ночь просыпаюсь много раз и думаю: я уже давно сплю – почему же небо все еще темное?
Я молча лежала в полусне, уставившись на полог кровати и ощущая в душе невыразимую пустоту.
– Ты помнишь нашу первую встречу? – спросил четырнадцатый.
– Кажется, она произошла в какой-то беседке, – подумав, ответила я.
– «Вновь проехал Чанмэнь, но иным предстает этот город во взгляде моем. Здесь бывали с тобою. Скажи, отчего не судьба нам вернуться вдвоем? Я, как дерево, сух, не живей мертвеца…» – нараспев прочел он.
– «…Седина, словно иней, блестит. Будто селезень я, что без утки своей в вышине одиноко парит. Выжжен солнцем степи, на зеленой траве высох жемчуг кристальной росы. В нашем доме и возле могилы твоей в тишине провожу я часы…» – тут же подхватила я и тихо вздохнула.
Можно считать, что и моя сестра в конце концов достигла желанного освобождения.
– Тогда меня поразило то, что ты в столь юном возрасте читаешь такое траурное стихотворение и на твоем лице написана глубокая грусть. Это была не тоска, вызванная трудностями чтения большого количества неизвестных слов, но истинное душевное страдание, – проговорил четырнадцатый. – В то время я еще не знал о том, что произошло с твоей сестрой, поэтому, увидев восьмого брата, с улыбкой рассказал ему о нашей встрече. Сейчас я вспоминаю, как он тихо повторил строку: «Будто селезень я, что без утки своей в вышине одиноко парит», и в его голосе слышалась нескрываемая печаль.
Небо за окном постепенно светлело. Мы лежали в гробовой тишине. Внезапно четырнадцатый господин снова засмеялся:
– А ведь ты тогда пообещала, что споешь мне на мой день рождения. Так и не сдержала обещания!
– Тогда я была несмышленой девчонкой, – со смешком ответила я, – напуганной словами четырнадцатого господина. Разве можно было не пообещать?
– Не преувеличивай! – вновь засмеялся он. – Я тогда бросил всего пару слов, а десятый брат сразу разозлился. Кроме того, судя по силе, которую ты проявила в произошедшей позднее драке, я точно не мог тебя напугать!
Я смеялась, катаясь головой по подушке.
– Видела бы ты, на что была похожа, когда тринадцатый брат вытащил тебя из пруда! – продолжал хихикать четырнадцатый. – Я не обратил внимания сразу, но потом хохотал каждый раз, как вспоминал. Все шпильки выпали, прическа развалилась, волосы прилипли к лицу – вылитая мокрая курица, а сама еще считала себя тигрицей!
В комнате становилось все светлее. Залитые лучами только-только взошедшего солнца, мы лежали на постелях и хохотали.
– Слышал, десятый брат рассказывал, как ты обманом заставила его пообещать выполнить твое желание, – с улыбкой сказал четырнадцатый господин. – И как, он сдержал слово?
Я глубоко задумалась. Вспомнив же, сама засмеялась:
– Я сама давно забыла об этом.
– В таком случае, боюсь, в этой жизни он останется должником, – вздохнул четырнадцатый. – Но ты же можешь исполнить обещание, которое дала мне?
– Разве я могу не исполнить повеление четырнадцатого господина? – ответила я. – В этом году твой день рождения уже прошел, поэтому спою на следующий год. Но тогда не жалуйся!
