Спустя очень долгое время в комнату вошел Гао Уюн с фонарем в руках. Открыв сундук, император Юнчжэн сам убрал туда все вещи. Заперев дверь комнаты, они с Гао Уюном ушли.
В тусклом свете фонаря Хунчжоу впервые заметил, что его отец выглядит худым и изнуренным, точно на нем лежит неподъемный груз. В воображении Хунчжоу, в обычное время всегда пугавшегося суровости отца, тот представал сильным, жестоким и всемогущим. Очень долго Хунчжоу неподвижно смотрел на него, пока тусклый огонек не скрылся в кромешной тьме. Прошлые обиды Хунчжоу на отца вдруг почти до конца испарились.
Обернувшись на Чэнхуань, он обнаружил, что она тоже завороженно замерла. Не утерпев, он легонько потряс ее и прошептал:
– Давай залезем туда и посмотрим, что там спрятано.
В первый раз в жизни Чэнхуань не захотела участвовать в его проделках. Вцепившись в ствол ногами и руками, она съехала вниз со словами:
– Я не хочу ничего смотреть, хочу вернуться к себе и лечь спать.
Хунчжоу волей-неволей тоже пришлось спуститься с дерева. Он шел вперед, но при этом постоянно оглядывался.
Внезапно Чэнхуань остановилась.
– Братец Хунчжоу, ты можешь кое-что пообещать мне? – сказала она. – Не надо беспокоить царственного дядюшку.
Хотя Хунчжоу и был порядочным озорником, он всегда боялся Юнчжэна, поэтому, несмотря на любопытство, никогда бы не пошел туда, чтобы тайком посмотреть, если бы с ним рядом не было козла отпущения в лице Чэнхуань. Та, однако, не сказала, что «не надо залезать туда и подглядывать», она попросила «не беспокоить». В памяти Хунчжоу вдруг всплыла штора, залитая лунным светом, будто покрытая инеем, и сгорбленная фигура у холодной стены, освещенная одиноким огоньком лампы. Сердце Хунчжоу необъяснимо затрепетало, и он мгновенно забыл о своем озорном любопытстве.
– Я понимаю, – кивнул он.
Опадают цветы зимней сливы, сдувает слезы холодный ветер
Восьмой год эры Юнчжэна
Четвертый месяц, полный благоухания распустившихся цветов, уже подходил к концу. Опали лепестки, и на месте отцветших бутонов появились маленькие незрелые абрикосовые плоды. Это было отнюдь не самое живописное время для Запретного города, но для монголов, всю жизнь проведших в северных землях, и подобная картина была чарующим пейзажем из прекрасного сна.
Над стенами красного кирпича и зелеными черепичными крышами колыхались ивовые ветви. Почти к каждому дому примыкал изумрудный пруд с перекинутым через него мостиком. В небесах носились ласточки, пели иволги, и все кругом излучало нежность и свежесть. Красота пейзажа, воспетая ханьскими поэтами, волновала сердца монголов и опьяняла их.
Со стороны казалось, что Далантай Иргэн Гьоро вместе с остальными наслаждается этой пьянящей красотой, но внутри он был натянут как струна. Он слышал о том, что император Юнчжэн жесток и непредсказуем, его средства всегда суровы и никого, начиная от его родных братьев и заканчивая его дядей Лонкодо, не ждал счастливый конец. На этот раз, вопреки установленным порядкам, он пригласил их посетить столицу. Было ли это проявлением милости или же угрозой? Сулило им это счастье или беду? Трудно сказать.
Император в особом порядке пригласил его в сады Юаньминъюань, где его радушно приняли по высшему разряду. Правда, Его Величество он так и не увидел. К нему вышел только четвертый принц Хунли.
– Царственный отец сейчас очень занят. Боюсь, он сможет встретиться с тобой лишь спустя несколько дней, – сказал он. – Пока что ты можешь покататься по Пекину и посмотреть город. Если тебе что-нибудь понадобится, просто пошли ко мне кого-нибудь.
Далантаю было неспокойно: он никак не мог понять, чего хотел от него император. Он тайком велел своему ближайшему соратнику Унэнчу почаще выпивать и беседовать со стражниками. Денег ушло немало, однако из их болтовни удалось узнать о том, что тринадцатый господин, пользующийся самой большой любовью Его Величества, тяжело болен.
Эта весть только усилила тоску Далантая. По слухам, император Юнчжэн чаще всего действовал без колебаний, никого не слушая, и лишь тринадцатый господин мог убедить его изменить свое решение. Когда Далантай уезжал в столицу, отец по секрету посоветовал ему: если вдруг он попадет в ситуацию, в которой не будет ясно, ждать беды или же наоборот, ему нужно будет обратиться к тринадцатому господину.
Пролетел еще один день, а Его Величество по-прежнему не вызывал его к себе на аудиенцию. Далантаю же, не имевшему возможности попросить позволения вернуться домой, оставалось лишь сидеть у себя, не находя места от беспокойства.
Пролистав почти половину сборника стихов минского поэта Тан Иня, Далантай распахнул окно. В комнату тут же заглянула полная луна, залив ее косыми лучами искрящегося света. Порывы вечернего ветерка доносили до него благоухание цветов. Поглядев на окружающую растительность, буйствующую под мягким лунным светом, Далантай не выдержал и вышел из дома, чтобы прогуляться.
Лишь дойдя до берега пруда, он обнаружил, что забыл надеть верхнее одеяние. Впрочем, стояла глубокая ночь и вряд ли бы его кто-то увидел, а сам он совсем не боялся холода, поэтому тут же выбросил все это из головы. Сев у лотосового пруда, он стал смотреть, как трепещет на ветру густой ковер зеленых листьев, покрывавший водную гладь.
Жаль, что лотосы зацветут лишь в седьмом месяце, краснея под солнечными лучами. Он уже не сможет насладиться этим зрелищем.
Внезапно он услышал плеск, и листья лотосов зашевелились, будто нечто вынырнуло на поверхность. Далантай, на всякий случай сжав кулаки, спокойно ждал. Когда же он смог разглядеть то, что показалось из воды, в тот же миг остолбенел.
На поверхности пруда показалась девушка. Вода, колыхавшаяся вокруг нее в лунном свете, была словно жидкое серебро. Черные волосы прилипли к лицу девушки, ее тонкая рубашка, промокшая насквозь, почти не скрывала ее обворожительные плечи. Лицо девушки было печальным, и капли воды на ее лице блестели, словно русалочьи слезы, что превращаются в жемчуг.
Увидев Далантая, девица тоже застыла от изумления посреди пруда. У ее ног плескались серебристые волны, а за спиной колыхался на ветру лес лотосовых листьев.
Далантаю вдруг вспомнилась строка из одного древнего ханьского стихотворения: «Издалека глядишь на нее – ярка, как солнце, встающее в утренней дымке; ближе она подойдет – вод прозрачных чистый и скромный житель – лотос»
[131].
Вдалеке вдруг послышались чьи-то шаги, и Далантай тут же пришел в себя. Это же Юаньминъюань, личные охотничьи угодья кагана, императора Юнчжэна. Вторгнувшись в Поднебесную, маньчжуры переняли большую часть ханьских обычаев, поэтому отношения между мужчинами и женщинами строго регулировались. Если кто-нибудь увидит его здесь в подобном виде, он точно не сможет ничего внятно объяснить.
