Он ненадолго задумался, после чего спросил:
– Когда это ты готовила для меня? Неужели я был настолько невнимателен?
– Ты вовсе не был невнимателен, – мило улыбнулась я. – Просто выпил слишком много чая, только и всего.
Иньчжэнь расхохотался и, смеясь, согнутыми пальцами стукнул меня по лбу.
– И что за дурная привычка – бить людей по лбу? – завопила я, хватаясь за лоб. – Не боишься, что я поглупею?
Потянув меня за собой к кушетке, Иньчжэнь сел сам и усадил меня рядом.
– Если поглупеешь, так еще лучше: будешь меньше хитрить.
Я лишь молча покосилась на него. Иньчжэнь внимательно взглянул на меня в ответ, а затем вдруг тихо произнес:
– Теперь я император. Хочешь насыпать в еду соли – насыпь, хочешь – налей уксуса. Я желаю лишь, чтобы ты радовалась.
Мое сердце дрогнуло. Я схватила его за руку, и он погладил мои заскорузлые пальцы, пряча во взгляде печаль.
Увидев, что мы закончили трапезу, Гао Уюн велел слугам убрать посуду со стола и заварить чаю. Когда мы с Иньчжэнем сидели и пили чай, Гао Уюн подошел и сообщил:
– Прибыла Юйтань, и слуга хотел спросить мнения Вашего Величества: что лучше всего ей поручить?
Нахмурив брови, Иньчжэнь перевел на меня взгляд, и я тоже нахмурилась, глядя на него в ответ. Не мог же он забыть о том, что пообещал мне вчера ночью? Некоторое время Иньчжэнь смотрел на меня, а затем обернулся к евнуху и холодно приказал:
– Пусть она отвечает за приготовление чая.
С коротким «Слушаюсь!» отвесив Иньчжэню земной поклон, Гао Уюн удалился.
– Это моя вина, – сказала я. – Вчера ночью ты спросонья пробурчал «угу» в ответ на мою просьбу, а я думала, что ты еще не спишь.
Лицо Иньчжэня смягчилось:
– Ничего страшного.
Я молча потупилась.
– Ты не рада? – спросил он.
– Нет, ты поступил, как считал нужным, – покачала я головой. – Это я переступила границу.
– О чем же ты думаешь?
Я ненадолго замолчала. Затем подняла на него глаза и сказала:
– Я печалюсь о том, что «кто-то ночами сидит над книгами, надеясь преуспеть на экзамене, а кто-то отказывается от карьеры и возвращается в родные края»
[59].
Услышав мои слова, Иньчжэнь изменился в лице. Надолго повисла тишина.
– Я думал, что теперь ты не будешь чувствовать себя в Запретном городе как в клетке, – наконец заговорил он.
– Просто боюсь, очень боюсь этого места, – отозвалась я.
Иньчжэнь с облегчением улыбнулся и твердо сказал:
– Мы рядом с тобой, и тебе ничего не нужно бояться. Мы больше не позволим тебе терпеть ни малейшей обиды, не позволим тебе снова страдать.
Он неправильно меня понял, но я лишь с улыбкой взяла его за руку и промолчала.
– Точно, – вдруг вспомнила я, – сегодня я хотела пойти и почитать те учетные книги, но Ван Си не дал мне этого сделать и отвел обратно. Нынешние правила павильона Янсиньдянь еще строже тех, что были в зале Цяньцингун при императоре Шэнцзу
[60].
– Днем в моих личных покоях никого нет, – после недолгих раздумий сказал Иньчжэнь. – Я велю перенести учетные книги туда. Читай их там, но не стоит распространяться об этом.
Я согласно кивнула. Всего лишь собиралась почитать учетные книги, но и это могло возбудить подозрения, будто я пытаюсь вмешаться в государственную политику. А ведь если бы своими глазами не видела, как он устает, ни за что не вызвалась бы.
Выпив еще чашечку чая, Иньчжэнь вернулся к работе, я же взяла одну из учетных книг и устроилась рядом. Некоторое время он, опустив голову, читал докладные записки, затем внезапно вскинул глаза на меня, свернувшуюся на кушетке, и с холодком произнес:
– Мы велели четырнадцатому брату вернуться в столицу на погребальную церемонию. Высочайший указ должен оказаться в его руках в ближайшие два-три дня.
Моя рука, держащая книгу, даже не дрогнула, и я продолжала сосредоточенно глядеть на страницы, но сердце лихорадочно заколотилось. Все эти дни я старалась избегать мыслей о четырнадцатом господине. В столице давно все изменилось, а он даже не знал о смерти императора Канси. Возможно, там, вдали, он до сих пор пьет за здоровье отца.
– Я хочу кое о чем тебя спросить, – сказала я.
– Спрашивай, – разрешил он, не поднимая головы от докладов.
– Тех двух соколов умертвил ты, верно?
Его рука, обмакнувшая кисть в чернила, на мгновение замерла, но он тут же совладал с собой. Опустив кисть на край тушечницы, он убрал лишнюю тушь и, делая записи, проговорил:
– Как ты узнала?
Я закрыла глаза.
– В тот день я хотела подняться и заступиться, но Ван Си успел остановить меня. Тогда подумала, что мне просто повезло, но сейчас понимаю: хотя Ван Си умен, он не сумел бы сказать мне именно те слова, что задели бы меня за живое. Подобные слова могли прийти в голову лишь тому, кто очень хорошо понимал мои чувства. Он не настолько сообразителен, чтобы просто придумать подобное на ходу.
– Ты умна, но чересчур мягкосердечна. В трудную минуту действуешь импульсивно и целиком полагаешься на чувства, – произнес Иньчжэнь. – Старина восьмой – твой зять. Я знал, что, разволновавшись, ты наверняка наделаешь глупостей, поэтому мне только и оставалось, что велеть Ван Си присматривать за тобой.
– Сначала я подумала, что это дело рук четырнадцатого господина, – призналась я, прикрыв лицо книгой. – И думаю, восьмой господин тоже подозревал его. Как тебе удалось подкупить людей из окружения восьмого господина?
– У каждого есть уязвимое место, – равнодушно проговорил Иньчжэнь, не прекращая писать, – страстное желание, любовь, негодование, глупость, ярость, ненависть, обида – иного не бывает. Нужно лишь тщательно изучить человека, его мысли и желания, а затем постепенно перетянуть на свою сторону – и готово, его уже можно использовать. Мы лишь велели потратить немного времени и сил на того старого евнуха. Чаще всего думают, что молодые легче поддаются соблазнам, но никто не подозревает, что в душах стариков таится куда больше демонов.
– Но почему они все покончили с собой? – спросила я.
