– Послезавтра я отбываю в Халху
[70]. Боюсь, меня не будет не меньше полугода, – сказал десятый. – Я пришел с тобой проститься.
Я вскинула на него глаза, желая спросить, зачем это, и тут же горько рассмеялась. Как зачем? Разумеется, потому, что Иньчжэнь отдал такой приказ.
С того момента, как четырнадцатый господин вошел в комнату, он непрерывно смотрел на меня в полном молчании, я же старательно избегала его взгляда.
– У тебя все хорошо? – наконец спросил он.
Я молча кивнула.
– Ну и почему ты продолжаешь слепо следовать за ним? – продолжал четырнадцатый. – Если бы он хотел быть с тобой, он дал бы тебе титул, не хотел бы – отпустил бы прочь из дворца. Кто ты сейчас для него? Скажешь, что придворная дама? Однако я слышал, что сам Гао Уюн докладывается тебе, почтительно опуская голову, и многие братья старины четвертого тоже держатся подобострастно в твоем присутствии, считая тебя госпожой. Да какая ты, ко всем демонам, госпожа?
Я потупилась, в молчании разглядывая стоящие на столе блюда.
– Никогда не пойму, что творится у тебя в голове, – с тяжелым вздохом проговорил четырнадцатый. – Ты совсем не стремишься к самой желанной для всех женщин доле.
– Четырнадцатый брат, прекрати, – остановил его десятый. – Или тебе кажется, что она недостаточно страдает?
С этими словами он положил мне в тарелку пару кусков:
– Вот, сперва поешь.
Я проглотила кусочек, но еда показалась мне совершенно безвкусной и встала комом в горле, поэтому я почти сразу отложила палочки.
– В прошлом месяце девятого брата отправили стоять гарнизоном в Синин
[71], послезавтра десятый брат уезжает в Монголию, – вновь заговорил четырнадцатый. – Думаю, я следующий. Даже не знаю, куда он отправит меня, чтобы наконец успокоиться. Жоси, ты хочешь покинуть дворец?
Я, не поднимая глаз, хранила молчание.
– Дело всегда было не в том, чего она хотела или не хотела, – ответил ему десятый. – По крайней мере, имели значение не только ее желания, но и наши. А разве сейчас она хоть капельку свободна в своих желаниях и действиях?
Четырнадцатый господин наклонился ко мне и приблизил свое лицо к моему. Пристально глядя на меня, он спросил:
– Жоси, глубоко в душе ты все-таки хочешь этого или нет?
Я нахмурилась и долго молчала. Затем ответила:
– Не знаю. Порой мне хочется уехать, а иногда я не могу найти в себе сил расстаться с этим местом.
Он выпрямился и, рассмеявшись, заявил:
– Ты не можешь расстаться с ним.
Мое сердце сжала невыразимая горечь. Четырнадцатый господин одной фразой выразил все, что я чувствовала.
– Барышня, госпожа проснулась! – крикнула снаружи служанка.
Я поспешно сошла с кана, собираясь помчаться к сестре, но четырнадцатый схватил меня за руку:
– Жоси!
Когда я обернулась, он спросил:
– Ты помнишь, что я сказал тебе тогда, в прачечной?
– А что ты сказал? – спросила я в ответ.
Он с горькой улыбкой покачал головой и со вздохом разжал пальцы:
– Неважно. Иди.
Глядя на его печальное лицо, я почувствовала желание расспросить его поподробнее. Но я слишком волновалась за сестру. Поколебавшись несколько мгновений, все же развернулась и выбежала из комнаты.
Жолань сидела у туалетного столика. Цяохуэй расчесывала ей волосы.
– Сестрица, разве тебе не следует полежать и отдохнуть? – едва вбежав, воскликнула я.
Сестра улыбнулась и, указав пальцем на несколько шпилек, спросила:
– Как считаешь, какой стоит украсить прическу?
Окинув Жолань внимательным взглядом, я взяла самую простую нефритовую шпильку без всяких украшений:
– Этой: она подходит к серьгам.
– Эти серьги – подарок Циншаня, – улыбнулась Жолань. – Он наверняка будет рад, увидев их на мне.
Воткнув ей в волосы шпильку, я вынудила себя улыбнуться:
– Он непременно обрадуется.
– Что госпожа желает надеть? – спросила Цяохуэй, открывая сундук.
– Тот светло-зеленый костюм для верховой езды, – ответила Жолань, глядя на себя в зеркало.
Цяохуэй вопросительно взглянула на меня. Я кивнула, и она вытащила костюм из сундука, после чего мы вдвоем помогли сестре одеться.
Увидев, что она уже очень устала, я принялась уговаривать:
– Сестрица, пожалуйста, передохни.
Но та покачала головой и приказным тоном обратилась к Цяохуэй:
– Еще нужны туфли.
Цяохуэй торопливо достала пару туфель и надела их на ноги Жолань. Опираясь на мою руку, сестра покружилась перед зеркалом и поинтересовалась:
– Красиво?
– Очень! – в один голос ответили мы с Цяохуэй.
Поддерживая сестру под руку, я помогла ей добраться до постели и сесть. Она упала ко мне в объятия и, ненадолго задумавшись, с легкой улыбкой забормотала:
– Циншань выводил меня на конные прогулки на рассвете. Мы ехали в направлении восходящего солнца, яркие лучи не давали мне даже открыть глаза, а он смотрел прямо на солнце и громко смеялся. Мне больше всего нравились вечерние зори. Закаты в пустыне Гоби очень красивы: половина неба становится ярко-багряной. Сидя в седле, Циншань с улыбкой смотрел на меня, и свет закатного солнца поблескивал на его волосах. Казалось, вся его фигура объята огнем…
Я крепче обняла Жолань.
– Сестренка, я очень хочу вернуться туда, – продолжала она. – Циншань наверняка ждет меня, разъезжая на коне по землям Гоби.
– Разумеется, он ждет тебя, – согласилась я, огромным усилием сдерживая слезы.
Сестра едва слышно рассмеялась, а затем внезапно повернула ко мне лицо и сказала:
– Но я кое-чего боюсь.
– Чего? – мягко спросила я.
– Почти всю свою жизнь я была частью семьи Айсинь Гьоро, но я не хочу стать духом этого рода, – ответила Жолань. – Я опасаюсь, что на том свете они не позволят мне отправиться к Циншаню.
И слезы одна за другой покатились по ее щекам.
Сянлинь
[72] мучил похожий страх. Сестра верила в загробную жизнь, поэтому с радостью ждала смерти, но эта вера заставляла ее бояться, что брачные узы по-прежнему имеют силу в царстве мертвых. Тем более узы брака с членом императорской семьи. Немного подумав, я знаком велела Цяохуэй поддержать сестру, а сама поднялась и сказала:
