Он нагнулся к пористой бугристой поверхности, вцепился крепкими толстыми пальцами в торчащую веточку, обломил, поднёс к глазам.
– Осторожно! – вскрикнул Алекс. – Что вы делаете?
– О, это не опасно и не важно, – отмахнулся Уолр. – Мы уже раздавили множество таких.
Несколько мгновений он вглядывался в обломок. Халл были разумным видом, приспособленным к частично грунтовому обитанию, и их предки почти утратили зрение. Но Уолр был из числа сторонников прогресса и генетического улучшения, Алекс подозревал, что его маленькие глазки на самом деле куда совершеннее человеческих.
– Фрактал, – сказал Уолр. – А точнее – квазифрактал. Это… сооружение… оно растёт, живёт, отмирает и осыпается. Подобно кораллу…
Он раздавил веточку между пальцами, стряхнул пыль.
– Сооружение? – уточнил Алекс. Он знал, что при общении с чужими стоит быть внимательным к оттенкам слов. Аудио-ксено плохо приспособлен для передачи двойственных смыслов, проще говоря, на нём очень трудно врать. Скорее всего, Ракс, разработавшие общий язык, сделали это намеренно. А вот внешний английский, на котором сейчас говорил Уолр, идеален для игры словами.
Проще говоря, Уолр не употребил слово «корабль» намеренно.
– Конечно, – сказал Уолр. – Поиграем в загадки? Создано Ракс, огромное, перемещается в космосе и гиперпространстве, имеет огромную боевую мощь, живёт и развивается, но не корабль. Что это?
– Станция? – помедлив секунду, предположил Алекс.
– Не совсем. Попытаешься снова?
– Одна из трёх станций, содержащих полный массив знаний о Галактике! – выкрикнул Алекс. – Станция Второй-на-Ракс! Их флот был деактивирован, Ракс вывели из гипера одну из базовых станций, чтобы уничтожить «Стиратель»!
Уолр радостно захихикал.
– Нет! Ты не угадал! Это и есть Вторая-на-Ракс. Это не просто станция, это она сама!
В медотсеке было холодно, слишком холодно, по мнению Горчакова. Он поёжился, делая вид, что разглядывает мензурку, которую уже поднёс ко рту.
На самом деле он изучал свою руку.
Самая обычная рука. Он к ней привык за тридцать четыре года. Рука кидала мяч, строила замок из кубиков, щипала девчонок, гладила щенков. Потом стала перелистывать страницы, касаться подруг, сжиматься в кулак, держать инструмент.
Хорошая рука.
Вот только на ней больше не было крошечного шрама у большого пальца, полученного во время одной детской забавы, в которой участвовали набор «Юный химик», пластиковая бутыль, раскрашенная под ракету «Восток», вылепленная из термопластика фигурка космонавта Гагарина и очень даже настоящая машина скорой помощи.
На ноге не было куда более заметного шрама, результата неудачного заезда на мотоколесе на чемпионате космошколы.
Зато внутри живота, если верить доктору, появился аппендикс, который Горчаков удалил на старших курсах – тогда среди курсантов это было модно.
В зубах исчезли две пломбы, но и дырок не стало.
– Думаете, что в вас своё, а что от Ракс? – спросил Соколовский.
Горчаков залпом выпил, откашлялся. Взял со стола кусочек сыра, заел.
– Глупости, доктор. Своего в нас ничего не осталось. Нас пересобрали.
– Ерунда, – хладнокровно ответил Соколовский. – Скорей уж привели в порядок. Человеческое тело и без того полностью обновляется каждые семь лет.
Вальц хмыкнул и с сомнением посмотрел на доктора.
Они сидели в медотсеке втроём, что, по мнению Соколовского, было самым правильным количеством для душевного времяпровождения после сильного стресса. Горчаков, Вальц и сам Соколовский, опять же по мнению доктора, являлись оптимальным составом.
– Ну да, не смотрите на меня так, – согласился доктор. – Это очень упрощённо, все клетки обновляются по-разному. Но факт остаётся фактом, мы давно не такие, какими были в детстве или в юности. Вы бы переживали от того, что Ракс заменили в нашем теле тысячу или миллион клеток? Да вы бы и не заметили! Так чем вас пугает замена сотни триллионов клеток?
– Мне неприятно, что они стали другими, – признался Горчаков. – У меня исчезли шрамы, к примеру. Не то, чтобы я ими дорожил, но это были мои шрамы!
– А у меня исчезли седина, морщины и одышка! – Соколовский пригладил пышную чёрную шевелюру. – Всё моё, но я не грущу. И, уж если между нами…
– О господи, только не надо снова про потенцию! – взмолился Горчаков. – Я рад за вас, доктор. Мы все ощутили какие-то положительные эффекты, но…
– Но что? – спросил Соколовский, наливая ещё по чуть-чуть. – Это можно считать подарком от Ракс!
– Память, – коротко ответил Горчаков.
Соколовский нахмурился и кивнул.
– Да, я соглашусь. Но даже они ничего не могли сделать. Можно воссоздать разрушенные нейроны, но память… с ней сложнее.
Не сговариваясь, они посмотрели на дверь в реанимационный блок.
– Я не помню лицо матери, – продолжил Соколовский негромко. – Посмотрел фотографии, видео, ничего не отозвалось. Но мать уже семь лет как мертва, и, если честно, мы редко встречались в последнее время. Очень смутно помню свой первый брак. Но это было полвека назад, да и брак не задался… забыл – и хорошо. Профессиональные навыки вроде как не пострадали.
– Всё не так уж и плохо, – утешил его Вальц.
– Вам легко говорить, Гюнтер. Вы вообще как новенький, – с завистью произнёс доктор. – А знаете, что ещё я, кажется, забыл? Гимн! Наш, польский, гимн!
Он встал с куда большей резвостью, чем запомнилась Горчакову, вскинул голову и запел:
– Jeszcze Polska nie zginęła,
Kiedy my żyjemy.
Co nam obca przemoc wzięła,
Szablą odbierzemy.
Marsz, marsz…
1
Запнувшись, Соколовский вопросительно посмотрел на Горчакова.
– Домбровский, – сказал командир укоризненно. – «Марш, марш, Домбровский». Это же наш общий герой, Лев!
– Верно, – согласился Гюнтер. – Служил Саксонии, потом Польше, потом России.
– А почему же он в нашем гимне, если всем служил? – сварливо спросил Соколовский. – Нет, он точно наш!
– Да вы не обижайтесь, – сказал Горчаков. – Ваш он, ваш! Не претендуем.
– Я и не обижаюсь, – отмахнулся Лев. – Вот уж на кого поляки не обижаются, так это на немцев и русских. У нас слишком тесные исторические связи…
Он поднял мензурку, выпил и печально пропел:
– Марш, марш, Домбровский… Эх.
