– Кто «они»? – спросил Тедди.
Лючия не ответила. Лежала, глядя в потолок, и улыбалась. Потом скосила глаза на Тедди:
– Если бы ты побывал там, если бы знал, как на самом деле всё устроено, каков мир… Ты бы помог мне уничтожить корабль. Ему и так конец, но для гарантии… Может быть, ты поможешь? Станешь героем! Я тебе всё объясню.
У Тедди заныло под ложечкой. Голос Лючии был таким убедительным, таким уверенным…
– Что за чушь, Лючия! – воскликнул он. – Кто тебя забрал? Мы вместе учились! Я всё помню! С кем ты дружила, с кем в комнате жила…
– А это была не я, – сказала Лючия убеждённо. – Вместо меня оставили копию, биомеханизм. Потом в нужный момент поменяли обратно, чтобы я за вами приглядывала.
– Ты с ума сошла. – Тедди замотал головой.
– Это вы сумасшедшие! Все вы, все! Люди и ваши игрушки!
– Какие игрушки?
– Живые! – будто выплюнула Лючия. – Кошки, лошадки, вся прочая дрянь, которой вы дали разум и выпустили в космос! Мрази, мрази, мрази!
Она снова вскинула руки и напряглась. Из-под затянувшихся стяжек проступили капли крови.
– Извини, Тедди, но придётся прервать разговор, – раздался с потолка голос Марка.
Откуда-то из-за кушетки выскользнул крошечный многоногий бот и всадил в шею Лючии иглу. Девушка обмякла, её руки бессильно упали.
– Очень интересно, очень познавательно, – сказал Марк. – Но возникла опасность, что она растянет пластик и сможет высвободить руки. Боюсь, ей достаточно было двух-трёх секунд, чтобы освободиться и убить тебя.
– Не убила же раньше… – пробормотал Тедди.
– Я склонен считать, что в тот момент остатки её настоящей личности сопротивлялись, – сказал Марк.
Тедди кивнул. Он помнил, как Лючия молотила его, а он так и не решился ударить в ответ. И даже в те секунды с недоумением понимал, что его избивают, а не пытаются убить.
– Хорошо было бы послушать её подольше, – вздохнул Марк. – Но и так достаточно интересно, верно?
– Это действительно возможно? – спросил Тедди. – Что её не было на Земле, а вместо неё был биомеханизм?
– Не знаю, – ответил Марк. – Сомневаюсь, но не знаю. Однако Лючия была уверена в том, что говорила.
Тедди кивнул.
– А сейчас возьми скотч, приятель, – попросил Марк. – Понимаю, что тебе трудно, но руки ведь уже поджили? У доктора в ящике стола есть рулончик. Плотно привяжи Лючию к кушетке, я не хотел бы держать её всё время под наркозом.
– Где доктор? – спросил Тедди, роясь в столе.
– Возле шлюзовой, – сказал Марк. – Командир с Криди пытаются починить антенны. Доктор с Яном, они кое-что затеяли.
– Как ремонт? – Тедди нашёл скотч и теперь пытался отлепить кончик ленты. В перчатках, полных геля, это было нетривиальной задачей.
– Всё сложно, – уклончиво ответил Марк. – Но они стараются.
Мир вокруг становился всё необычнее и необычнее.
Горчаков с любопытством следил за тем, как исчезает и белый цвет. Теперь он стоял в чёрной тьме, но тьма эта была наполнена оттенками, позволяющими видеть всё неожиданно чётко и контрастно, как в технике рисования «гризайль».
«Откуда я знаю про гризайль?» – подумал Валентин с интересом. Кот уже скрылся за уцелевшей антенной, тянувшийся за ним фал уходил за борт корабля. Тот фал, которым был пристёгнут Горчаков, почему-то дёргался, натягивался, тащил его в люк. Пришлось упереться ногами, даже чуть откинуться, чтобы устоять на месте. Фал подёргался и ослаб.
Оставалось только ждать. «Гризайль… Я любил рисовать в детстве, я ходил в художественную школу, но это было давно… я всё забыл…»
Неожиданно он вспомнил залитый светом зал, мальчиков и девочек, стоявших перед смешными маленькими мольбертами, почувствовал кисточку в своей руке. Услышал голос преподавателя Эдуарда: высокого, тощего, угловатого, в чёрных брюках и чёрном свитере, будто он сам был нарисован в технике «гризайль».
– Неважно, станете ли вы художниками, знания не бывают лишними. «Гризайль» красивое слово, правда? Это живопись, в которой используется только один основной цвет в его различных тоновых вариациях…
Валентин будто наяву оказался в своём детстве. Видел свою руку, неуверенно касающуюся мягкой акварельной бумаги кисточку, свои тощие ноги с поцарапанными коленками и обтрёпанные понизу шорты, чувствовал медовый запах ученических красок…
Как странно! Оказывается, он помнит каждый момент. Не просто помнит, может перенестись в него!
Валентин подумал о другом – и память услужливо развернула перед ним черноморский берег, смеющееся лицо девушки, которую он любил, соль на губах, а потом – сладкий привкус её поцелуя, звонкий смех, она вскочила и побежала в воду, парни хохотали и пихали его в спину:
– Валька, не упусти!
«А я ведь могу не упустить, – вдруг подумал Горчаков. – Могу сейчас побежать. И догнать…»
Он подумал, что понимает, почему любопытный журналист вдруг отцепил фал и спрыгнул с несущегося корабля. Отправился догонять что-то своё. Может быть, и сейчас догоняет? Где-то в вечности пространственно-временной червоточины? Давно кончился воздух в баллонах, давно иссякли батареи скафандра, но всё это условность, а он летит, бесконечно переживая один момент своей жизни за другим…
Рука Горчакова поползла к поясу, нащупала крепление фала. Да, механизм заклинен, но у него есть универсальный нож, стандартный инструмент космонавта. Глупо было ограничиться механизмом, верно? Валентин может освободить рычаг сброса. Или перепилить фал, тот очень прочен, но мономолекулярная нить в ноже его рассечёт…
Он убрал ладонь с рукояти ножа.
Потом.
Когда Криди вернётся.
Он дождётся возвращения кота, а лишь потом отправится в вечное ничто. Он командир, он должен заботиться об экипаже.
Где же этот кот?
Валентин посмотрел в сторону антенны.
И увидел Криди.
Тот висел на фале, кота тянуло за кораблём, словно лыжника за бугелем. То ли он сорвался, то ли спрыгнул сам – и теперь, утратив связь с кораблём, безвольно болтался на конце фала.
Валентин сделал шаг, другой. Нагнулся, взял фал Криди, потянул.
Никакого эффекта.
Фал зацепился за уцелевший эмиттер.
Надо пройти двадцать с лишним метров, вытянуть кота, потом помочь ему вернуться в шлюз – если он без сознания. Проверить, закреплён ли кабель на той стороне, а если нет – закрепить.
Горчаков сглотнул.
Мир в оттенках чёрного кружился вокруг, насмехаясь. Двадцать метров? Балбес, это двадцать парсеков. Двадцать тысяч лет. Вся Вселенная. Ты никогда не дойдёшь…
– Командир, как вы себя чувствуете?
