– Но почему вы хотели его скрыть?
– Разве это не очевидно? Мы живем, постоянно помня о грозящей нам возможности преследования. И мы не хотим считаться угрозой для других. Мы хотим выглядеть миролюбивыми – а это действительно так, – и предпочитаем решать проблемы нашей группы внутри самой группы. С помощью божественного согласия.
Бах знала, что ничего не добьется, двигаясь в этом направлении. И решила вернуть разговор к предыдущим убийствам.
– Расскажите все, что знаете. Кто был убит и есть ли у вас предположения о мотиве? Или же мне следует поговорить с кем-то еще? – Тут ей пришла в голову неприятная мысль, и Бах удивилась, почему не задала этот вопрос раньше: – Вы та самая, с кем я разговаривала вчера? Погодите, я перефразирую. Вы то самое тело… то есть это тело передо мной…
– Мы поняли вопрос, – ответила барби. – Да, вы правы. Мы… Я та самая, с кем вы говорили. – Она буквально выдавила из себя личное местоимение, яростно при этом покраснев. – Мы были… Я была выбрана как компонент для общения с вами, поскольку на уравнивании было решено, что это дело необходимо уладить. Это тело было… я была избрана для общения с вами в качестве наказания.
– Вы можете не произносить «я», если не хотите.
– О, спасибо!
– В наказание за что?
– За… склонность к индивидуализму. На уравнивании мы говорили слишком лично – в пользу сотрудничества с вами. В качестве политической необходимости. Консерваторы желали придерживаться наших священных принципов, невзирая на любые последствия. Мы разделились, и это породило в нашем организме плохие ощущения, болезнь. Это тело высказалось, и было наказано – назначением… индивидуальным… для общения с вами.
Говоря, женщина отводила глаза. Ее лицо пылало от стыда.
– Этому телу было поручено назвать вам свой серийный номер. И когда вы придете сюда снова, вам нужно будет вызвать номер 23900.
Бах записала номер.
– Хорошо. Что вы можете сказать о возможном мотиве? Считаете ли вы, что все убийства были совершены одним и тем же… компонентом?
– Мы не знаем. Мы не более способны выделить… индивидуума из группы, чем вы. Но мы очень напуганы. Нам страшно.
– Еще бы. Есть ли у вас основания полагать, что жертвы были… можно ли так выразиться?.. известны убийце? Или же они были выбраны случайно?
Бах надеялась, что это не так. Преступников, убивающих бессистемно, поймать труднее всего. Не имея мотива, тяжело связать убийцу с жертвой и выделить кого-то одного, просеивая тысячи подозреваемых. В случае с барби проблема становилась сложнее в квадрате. Даже в кубе.
– Мы не знаем и этого.
Бах вздохнула:
– Я хочу встретиться со свидетелями преступления. И допросить их.
Вскоре к ней привели тринадцать барби. Бах намеревалась тщательно допросить их и проверить, совпадают ли их рассказы и не изменились ли они за прошедшее время.
Она усадила их, стала вызывать по очереди и почти немедленно наткнулась на каменную стену. У нее ушло несколько минут на то, чтобы увидеть проблему – несколько наполненных отчаянием минут, потраченных на попытку установить, кто из барби разговаривал с офицером полиции первой, кто второй, и так далее.
– Погодите. Слушайте внимательно. Присутствовало ли это тело физически в момент преступления? И видели ли эти глаза, что произошло?
Барби нахмурилась:
– Нет. Но разве это имеет значение?
– Для меня имеет, детка. Эй, двадцать три тысячи!
Вызванная барби просунула голову в приоткрытую дверь.
– Мне нужны те, кто там был. А не тринадцать барби, выбранных наугад.
– Но эта история известна всем.
Бах потратила еще пять минут, объясняя, в чем для нее состоит разница, потом прождала еще час, пока 23900-я отыскивала настоящих свидетелей.
И она вновь уперлась в каменную стену. Все тринадцать дали абсолютно идентичные показания. Бах знала, что такое невозможно. Свидетели всегда описывают увиденное по-разному. Они выставляют себя героями, выдумывают события, происходившие до или после случившегося, меняют последовательность событий и толкуют их на свой лад. Но только не барби. Бах билась целый час, пытаясь вытрясти из одной барби показания. Тщетно. Она наткнулась на консенсус – барби обсудили произошедшее между собой, создали некий рассказ о событиях, а затем объявили его истиной. Вполне возможно, что этот рассказ близко соответствовал действительности, но толку от него не оказалось никакого. Бах требовались противоречия – чтобы вцепиться в них, – а их не было.
И, что хуже всего, она не сомневалась, что никто ей не лжет. Если бы она допросила тринадцать выхваченных наугад барби, то услышала бы точно такие же ответы. И каждая из них считала бы, что была на месте убийства, потому что кто-то из них там был и рассказал остальным. Что произошло с одной, произошло со всеми.
Выбор вариантов действий таял на глазах. Бах отпустила свидетельниц, вызвала 23900-ю и усадила ее. Потом заговорила, загибая пальцы:
– Первое. У вас есть личные вещи погибшей?
– У нас нет частной собственности.
Бах кивнула.
– Второе. Вы можете отвести меня в ее комнату?
– Мы спим в любой комнате, которая вечером оказывается свободной. У нас нет…
– Понятно. Третье. Могли ли ее друзья или коллеги, с которыми я… – Бах потерла лоб. – Так, про это забудем. Четвертое. Какая у нее была работа? И где она работала?
– Все работы здесь взаимозаменяемые. Мы делаем то, что требуется…
– Понятно! – взорвалась Бах. Она встала и принялась расхаживать. – Ну что, черт побери, мне делать в такой ситуации? Мне попросту не с чем работать, ни единой зацепочки. Невозможно понять, почему ее убили, невозможно установить убийцу, невозможно… Проклятье! Так что же мне делать?
– Мы и не ждем от вас каких-либо действий, – негромко проговорила барби. – Мы не просили вас приезжать. И нам очень хочется, чтобы вы оставили нас в покое.
Охваченная злостью, Бах забыла об этом. Она остановилась, постояла в нерешительности, потом поймала взгляд Вейла и дернула головой в сторону двери:
– Пошли отсюда.
Вейл молча вышел следом за Анной-Луизой и торопливо зашагал, догоняя ее.
Они дошли до станции, и Бах остановилась возле поджидающей их капсулы. Лейтенант тяжело опустилась на скамью, подперла руками подбородок и принялась наблюдать за барби, по-муравьиному суетящимися на погрузочной платформе.
– Идеи есть?
Вейл покачал головой, уселся рядом, снял форменную шапочку и вытер вспотевший лоб.
– Они поддерживают здесь слишком высокую температуру, – сказал он.
