Бах все это казалось извращением, но ей все равно стало любопытно.
– Какие именно стейки?
– От животного, которое называется «коровой». Мы ели их всего один раз.
– И каковы они были на вкус?
Бэбкок протянула руку с вилкой к тарелке Бах, наколола кусочек, который та только что отрезала, и отправила себе в рот.
– Очень похоже на это. Отличия совсем небольшие. Но вкус все равно не совсем такой, понимаешь?
Бах не понимала – она даже не догадывалась, что ее растительный стейк по вкусу должен был напоминать корову. К тому же она решила, что они и так посвятили этой теме чересчур много времени.
* * *
Тем вечером они вернулись в «Выбирай, что дают». Бах пришла первой и увидела, как Бэбкок и Штейнер вошли в бар. Они заняли столик на противоположной стороне от танцпола. Оба были обнажены, лица украшали замысловатые узоры, тела – тщательно выбриты и смазаны маслом.
Бах облачилась в синее кружевное платье-балахон для беременных – последние восемь месяцев она ни разу не надевала ничего подобного. Платье доставало ей до лодыжек и застегивалась на шее. Оно скрывало все тело, кроме ее выступающего живота. В баре присутствовала еще одна женщина, одетая подобным образом, но платье у нее было розовым, а живот – не таким большим. На них двоих одежды оказалось больше, чем на всех остальных посетителях «Выбирай, что дают» вместе взятых.
Лунарии предпочитали одеваться легко, а то и вовсе ходить голыми – это был личный выбор каждого. Но в салонах плоти важно было подчеркнуть свою наготу, выставить ее на всеобщее обозрение. Бах такие места никогда не привлекали. В них ощущалась какая-то безысходность.
Она должна была выглядеть одинокой и отчаявшейся. Черт возьми, если бы она хотела играть, то выбрала бы карьеру актрисы. Бах много размышляла над своей ролью приманки, даже думала отказаться от всей этой затеи.
– Очень хорошо. Ты идеально изображаешь несчастную особу.
Она подняла взгляд и увидела, как Бэбкок подмигнула ей и вместе со Штейнером отправилась на танцпол. Бах едва сдержала улыбку. Так и быть, она постарается справиться. Главное, сосредоточиться на этой вонючей работе, подумать о том, чем ей хотелось бы сейчас заняться вместо нее, и лицо само примет нужное выражение.
– Эй, привет!
Она тут же почувствовала ненависть к нему. Он сидел на стуле неподалеку от нее, его бугристые грудные мышцы блестели в фиолетовом свете. У него были ровные белые зубы, грубые, словно вырубленные топором, черты лица, пенис был раскрашен разноцветными полосками, словно леденец, а с проколотой крайней плоти свешивался золотой колокольчик.
– Сегодня у меня совершенно немузыкальное настроение, – сказала она.
– А какого черта ты тут делаешь?
Бах сама хотела бы узнать ответ на этот вопрос.
* * *
– Это совершенно неподходящее место, – заявила Бэбкок, рассеянно глядя в потолок в квартире Бах.
– Самая лучшая новость, которую я только слышал за последние месяцы, – проговорил Штейнер. Под глазами у него залегли темные круги. Ночь выдалась напряженной.
Бах жестом велела ему замолчать и подождала, пока Бэбкок продолжит свою мысль. Сама не зная почему, но она начала подозревать, что Бэбкок было известно что-то о Беллмане, хотя сама она, возможно, еще даже не осознавала этого. Бах потерла лоб, все это начинало казаться ей бессмыслицей.
Но тем не менее, когда Бэбкок велела ей надеть голубое платье вместо розового, Бах послушалась ее. Когда она сказала изображать из себя отчаявшуюся и одинокую особу, Бах старалась изо всех сил. Теперь же Бэбкок утверждала, будто бар «Выбирай, что дают» был неподходящим местом. Бах ждала.
– В компьютерной базе данных утверждается, будто погибшие проводили время в подобных местах, но мне на это наплевать, – сказала она. – Возможно, так и было, но они явно не сидели там до упора. Им наверняка захотелось бы перебраться в более тихое заведение. Если подцепишь кого-нибудь в «Выбирай», ты не поведешь его домой, а трахнешься с ним прямо на танцполе. – Штейнер застонал, а Бэбкок ухмыльнулась ему. – Не забывай, Эрих, это было служебной необходимостью.
– Не пойми меня превратно, – сказал Штейнер. – Ты очаровательна. Но всю ночь напролет? У меня теперь ноги болят.
– А почему именно место потише? – поинтересовалась Бах.
– Я не знаю. У них была депрессия, а в таком состоянии трудно долго находиться в «Выбирай». Туда приходят ради короткой яростной случки. Но если тебе совсем грустно, ты скорее будешь искать друга. А Беллману нужно место, откуда есть шанс увести жертву к себе домой. Домой же уходят только в том случае, если отношения выстраиваются как достаточно серьезные.
Бах эти аргументы показались весомыми. Такие рассуждения соответствовали ее взглядам. На многолюдной Луне важно было иметь свое личное пространство, куда можно пригласить только близких друзей.
– Так ты думаешь, что сначала он становился для них другом?
– Опять же я просто рассуждаю. Ладно, смотри. Ни у кого из жертв близких друзей не было. Большинство ждали мальчиков, но при этом были гомосексуалками. Делать аборт было уже поздно. Они сами не знали, хотят ли детей, но решили стать матерями, так как эта идея показалась им хорошей. Однако, узнав о мальчиках, они потеряли уверенность в том, что хотят сына. От них требовалось принять решение: оставить ребенка себе или отдать его государству. Им нужно было с кем-то поговорить. – Она замолчала и выжидающе посмотрела на Бах.
Звучало все это не слишком убедительно, но других версий не было. Им не помешало бы найти еще одно место. Это немного успокоило бы нервы Бах, и уж тем более – Штейнера.
* * *
– Самое подходящее заведение для Снарка, – сказал Штейнер.
– Правда? – спросила Бах, изучая фасад здания и пытаясь распознать в голосе Штейнера нотки сарказма.
Возможно, он был прав, и Беллман окажется именно здесь, решила она, однако это место мало чем отличалось от пятнадцати других, которые они успели обойти за три недели.
Заведение называлось «Гонг», хотя почему его так назвали, было совершено неясно. Это был не особенно популярный бар на 511-й штрассе Семьдесят третьего уровня. Штейнер и Бэбкок вошли внутрь, а Бах дважды обогнула квартал, чтобы ни у кого не возникло подозрений, будто они вместе, и лишь после этого отправилась в бар.
Внутри царил полумрак, но не такой густой, чтобы возникло желание воспользоваться фонариком. Продавали только пиво. В зале были столики и длинная деревянная барная стойка с медной подставкой для ног и вращающимися стульями. В углу стояло пианино, и темноволосая женщина принимала заказы. Старомодная обстановка в духе двадцатого века. Бах уселась в конце барной стойки.
Прошло три часа. После первой недели Бах едва не сошла с ума. Но теперь, кажется, научилась глядеть в пустоту или изучать свое отражение в зеркале бара, ни о чем при этом не думая.
