Книга представляла собой смесь аллегории и сатиры, но оказалась также и остроумным способом объяснить концепцию миров со многими измерениями дилетантам вроде меня. Мистер Квадрат жил в мире только двух измерений. Для него не существовало таких понятий, как вверх или вниз, а только вперед, назад, вправо или влево. С его точки зрения, увидеть что-либо было попросту невозможно: его со всех сторон окружала сплошная линия, выше и ниже которой не было ничего. Ничего. Ни пустого пространства, ни черной или белой пустоты… ничего.
Но люди трехмерны, они могут встать возле Плоскоземья, взглянуть на него сверху или снизу, увидеть его обитателей из таких точек, в которых те никогда оказаться не смогут. Фактически, мы способны заглянуть им внутрь, разглядеть их органы, протянуть руку и потрогать сердце или мозг плоскоземца.
По ходу сюжета книги к мистеру Квадрату является гость из третьего измерения, мистер Сфера. Он способен попадать из одного места в другое без явного перемещения между точками А и Б. В книге приводилась и дискуссия о возможности существования измерений еще более высокого порядка – миров, столь же непостижимых для нас, как и трехмерный мир для мистера Квадрата.
Я не математик, но не надо быть Эйнштейном, чтобы прийти к выводу о том, что и Линия, и линейные прибыли из подобного, более многомерного мира.
Наши начальники и командиры тоже не были Эйнштейнами, но когда им требовались эксперты, они знали, куда надо отправиться, чтобы их призвать, как призвали меня.
* * *
Нашего математика звали Ларри Уод. Выглядел он таким же ошарашенным, как, должно быть, выглядел накануне я, и времени приспособиться к новой ситуации ему дали не больше, чем мне. Нас торопливо усадили в другой вертолет, и мы полетели к Линии. В полете я ввел его в курс дела. Насколько смог.
Как только мы подошли к Линии, от нее снова отделился желающий поговорить. Он спросил, прочитали ли мы книгу, хотя подозреваю, что он уже знал, что мы это сделали. А у меня мурашки по телу пробежали, когда до меня дошло, что он – или такой же, как он, – мог стоять… или существовать в другом, невообразимом для меня измерении, всего в нескольких дюймах от меня, и смотреть, как я читаю эту книгу в номере мотеля. Совсем как Сфера мог смотреть на А. Квадрата.
В воздухе между нами возникла плоская белая доска, на которой сами собой стали появляться геометрические фигуры и уравнения. Она просто висела, безо всякой опоры. Ларри это не очень впечатлило, да и меня тоже. По сравнению с Линией, антигравитационная доска казалась почти обыденностью, пустяком.
Линейный заговорил с Ларри, но из их разговора до меня доходило лишь одно слово из трех. Сперва Ларри, как мне показалось, понимал его без труда, но через час он уже потел и хмурился – услышанное явно превосходило уровень его познаний.
К тому времени у меня возникло чувство, что я тут совершенно лишний, а лейтенанту Эвансу и его солдатам было еще хуже. Наша роль свелась к тому, чтобы следовать за Ларри и Линией, ползущей со скоростью ледника, но столь же неумолимо. Некоторые из солдат от безделья стали проходить между линейными, становиться перед ними и проделывать всяческие глупости, лишь бы те отреагировали, уподобившись туристам, возжелавшим разозлить караульных перед лондонским Тауэром. Линейные совершенно не обращали на них внимания. Эвансу, похоже, все было до лампочки. Я заподозрил, что он мучается от жестокого похмелья.
– Взгляните, доктор Льюис.
Я обернулся и увидел линейного, возникшего позади меня в присущей им раздражающей манере. В сложенных чашечкой ладонях он держал бледно-голубую сферу, внутри которой я увидел замечательный образец Papillo zelicaon, она же парусник-анисовка. Одно крыло у нее было голубым, а второе – оранжевым.
– Гинандоморф, – мгновенно сказал я, охваченный странным ощущением, будто снова оказался в аудитории. – Это аномалия, которая иногда возникает во время гаметогенеза. Одна сторона у нее мужская, а вторая – женская.
– Как необычно. Наш… лидер будет счастлив иметь это существо у себя… во дворце.
Я понятия не имел, насколько им можно верить. Мне сказали, что линейные сообщили различным группам исследователей не менее дюжины мотивов, объясняющих эпопею со сбором бабочек. Группе в Мексике сказали, что из бабочек будет извлечено – разумеется, не навредив им – некое вещество. Энтомолог из Франции утверждала, что, по словам линейного, бабочек раздадут детишкам из четвертого измерения в качестве домашних любимцев. Вряд ли все эти версии были правдой. А может, и были. Первая заповедь при общении с линейными: надо постоянно помнить, что в нашем сознании могут отсутствовать многие концепции, которые для этих существ столь же фундаментальны, как верх и низ для нас. И нам следует исходить из предположения, что с нами разговаривают примерно так, как мы разговариваем с детьми.
Примерно с час мы говорили о бабочках. Ларри тем временем все больше увязал в трясине уравнений, а солдатами еще быстрее овладевала скука. Линейный знал названия всех чешуекрылых, собранных ими сегодня, и тут я с ним тягаться не смог. Прежде этот факт никогда меня не волновал. В современные каталоги занесены примерно 170 тысяч видов бабочек и мотыльков, включая несколько тысяч спорных видов. Никто не смог бы знать их все… но я не сомневался, что линейный их знает. Не забудьте, что им была доступна любая книга из любой библиотеки и им не нужно было раскрывать книгу, чтобы ее прочесть. А время, которое, как мне говорили, было четвертым измерением, но теперь оказалось всего лишь четвертым, наверняка проходило для них совсем не так, как для нас. Ларри потом сказал мне, что миллиард лет для них – не такое уж и значительное… расстояние. Они оказались повелителями пространства, времени… и кто знает, чего еще?
* * *
Единственной эмоцией, которую они проявляли, был восторг перед красотой бабочек. Они не выказывали ни гнева, ни раздражения, когда в них стреляли – пули не причиняли им никакого вреда. Даже когда на них обрушивали бомбы или артиллерийские снаряды, они и тогда не показывали эмоций, а попросту делали так, что нападавшие вместе с оружием исчезали. В конце концов начальство, кем бы оно ни было, заподозрило, что на весь этот шум и гром линейные реагируют только потому, что пальба убивает бабочек.
Солдат предупреждали, чтобы они ни во что не вмешивались, но какой-нибудь придурок обязательно да отыщется…
Поэтому когда перед рядовым Паулсоном запорхала Antheraea polyphemus, он протянул руку и схватил ее. Точнее, попытался. Не дотянувшись до бабочки на какой-то дюйм, он исчез.
Вряд ли кто из нас в первую секунду поверил собственным глазам. Лично я – нет. Я смотрел на то место, где только что стоял солдат, и гадал – может, мне надо что-то сказать? Вместо Паулсона остался лишь порхающий в солнечных лучах мотылек. Но вскоре послышались гневные возгласы. Многие солдаты сорвали с плеч винтовки и наставили их на Линию.
На них отчаянно кричал Эванс, но солдат уже охватили злость и отчаяние. Громыхнуло несколько выстрелов. Когда затрещал пулемет, мы с Ларри проворно ткнулись носом в траву. Осторожно приподняв голову, я увидел, как Эванс врезал пулеметчику в челюсть и отобрал у него оружие. Стрельба прекратилась.
