* * *
– Что наденешь вечером? – спрашивает она, присаживаясь на край кровати в гостевой комнате и с огромным сочувствием разглядывает мой нынешний наряд. Я ее не виню. С самого приезда сюда я начала одеваться как вечно мерзнущая монашка – по большей части из уважения к семинаристу, который «поехал к озеру» с другими семинаристами и не сможет присоединиться к нам на этих выходных. От комментариев в адрес моей прически она в принципе решает воздержаться, наверное, понимает, что этой беде уже ничем не поможешь. А так как денег на хорошую стрижку и укладку у меня нет, мой некогда шикарный дерзкий «боб» превратился в стрижку, которую я не могу описать иначе, кроме как «Стильный Гитлер».
– Ну, не переживай, я привезла с собой кое-что идеальное, – мурлычет Мэри и шлепает меня по заднице. С минуту роется в своем чемодане, а затем извлекает оттуда и вручает мне нечто размером с трусики, состоящее из спандекса и черной сетки.
– Марш мерить, куколка! – велит она, вскидывая руку, словно ждет, что сейчас с небес спустится ангел и вручит ей бокал «мимозы». Я уношу подарок в ванную комнату, раздеваюсь и каким-то невообразимым образом умудряюсь впихнуть в сей наряд все свои атомы. Заканчивается он на четырнадцать дюймов выше колена. Сетка такая прозрачная, что видно всю мою душу. Надень я такое на ужин с епископом – и потом сто процентов придется идти на исповедь. Я выхожу из ванной, и все смотрят на меня. Матушка ахает так, словно только что шла по парку и ее пырнули ножом в грудь. Джон отводит глаза, словно увидел сварку. Сестра же издает нечто неразборчивое, кажется «ТАКЫХСЕСТРЕНКА!», а затем исполняет короткий, но неприличный танец прямо на подлокотнике дивана.
– В ТАКОМ ВИДЕ ТЫ НЕ ПОЙДЕШЬ! – вопит отец, из ниоткуда вырастая в дверном проеме.
Для мужчины, который постоянно щеголяет в одних трусах, у него явно слишком много предубеждений об одежде. Я разворачиваюсь на каблуках и снова закрываюсь в ванной.
До ужина остался всего один час. Я ныряю в мусорный мешок, который называю шкафом и извлекаю оттуда шелковое синее платье с рисунком в виде ленивых котов – чтобы подчеркнуть свою верность делу. У платья круглый отложной воротничок, как у школьной формы, чтобы я не забывала о том, как себя вести. Я выгляжу вполне прилично, но Мэри, закончив собираться, выглядит просто великолепно, даже лучше, чем обычно. Ее волосы похожи на львиную гриву. А наряд – это что-то невообразимое. Это платье поверх платья? Или пары брюк? Как бы там ни было, поверх всего этого красуется белый халатик – словно для того, чтобы напомнить нам, что у нее есть доступ к наркотикам.
– Ну что, ты готов ко встрече со мной, епископ? – говорит она низким, угрожающим голосом и вскидывает обе лапы.
Заметив, что мы все слегка волнуемся, Джейсон предлагает нам выпить по рюмке, чтобы укрепить нервы – всем, кроме мамы, она верит, что «выпить рюмочку» – это грех. Затем мы выпиваем еще одну – просто на всякий случай, и в приподнятом настроении отправляемся в церковь. Рюмочки быстро оказывают нужный эффект. На полпути к парковке нас накрывает спонтанным желанием отдать дань уважения «Гипнотайзу» Бигги:
«Еп-епи-епи, мне не побороть
Твои слова – гипноз.
Твой блеск наотмашь бьет!»
– И Папа говорит: «Господь тебя спасет!» – заканчивает Джейсон глубоким баритоном.
– О не-е-е-ет, – мягко говорит Джон, как всегда, когда слышит что-то забавное, – о не-е-е-ет!
Мы заходим в церковь и спускаемся на лифте вниз. Двери открываются перед вышитым крестиком портретом Девы Марии, закатившей от страдания глаза и прижимающей к груди неестественного волокнистого Иисуса. Я хорошо понимаю ее чувства. Свет в цокольном помещении пульсирует и флуоресцирует, подчеркивая все наши недостатки.
Мама ведет меня к епископу, чтобы представить.
– Он святой! – с предельной искренностью заверяли меня и мать, и отец, и семинарист. – Он может сказать о человеке все, просто взглянув на него.
Все? Я вспоминаю свою первую исповедь, когда сидела в кабинке напротив священника и заливалась слезами, потому что солгала директору школы о зимней шапке.
– Это наша вторая по старшинству дочь, Триша, – говорит мать епископу, и на его лице появляется милая, беспристрастная улыбка. Ха! Этот человек еще не знает, с кем связался. Я теперь каждый день вру про шапку. Всем. Но больше из-за этого не плачу.
– А чем вы занимаетесь? – спрашивает он.
– Она поэтесса, – говорит мама, инстинктивно понимая, что это – как раз одна из тех профессий, к которым епископы должны питать уважение. В конце концов, царь Давид тоже был поэтом. Еще он любил пробираться в чужие дома и трахать юных жен тех солдат, которых позже убивал, но почему-то его поэтические увлечения не причисляли к этим сомнительным грешкам.
Я слышу, как один из членов собрания параллельно спрашивает у моего мужа, чем занимается он.
– Я работаю в газетах.
– О, сотрудник прессы, – следует полный сочувствия ответ.
Мы рассматриваем карточки на столах и понимаем, что всей нашей семье отвели почетное место на небольшой платформе в передней части комнаты. Сотни милых лиц созерцают нас с уважением и восхищением – сущий кошмар. Я закрываю глаза и представляю себе, что сижу на пустом белом пляже, далеко отсюда. Нет, не годится. В любую минуту на этот пляж может высадиться миссионер и избить меня Библией за то, что я сижу голышом. Джейсон сидит рядом в позе трупа. Можно даже подумать, будто он практикует Прогрессивное Расслабление – это когда вы расслабляете свои части тела одну за другой, пока не почувствуете себя максимально расслабленным, практически мертвым. Джейсон давно понял, что для него это весьма действенный способ успокоиться в стрессовых ситуациях.
Параллельно нам сидит ряд священников с епископом по центру, так что куда бы я ни повернулась – пересекаюсь взглядом по крайней мере с одним человеком Божьим. Мы с Мэри от скуки играем под столом в «наступи на ногу» – пообщаться как-нибудь иначе все равно не выходит.
– Спаситель явился, – говорит нам Джон по пути из уборной, – имя ему – бесплатный алкоголь.
У него в руках – куча стаканов с «Горной росой из водки»– сложным изысканным коктейлем, который он изобрел минуты две назад и теперь раздает с проворством медсестры, распределяющей между пациентам таблетки в бумажных стаканчиках.
– Продолжай в том же духе, – инструктируем его мы, и он кивает. В центре стола стоит шампанское, которое мы в панике пьем взахлеб, пока ждем новой порции «Горной росы». Никогда прежде мне еще не требовалось столько алкодопинга.
Один из мужей Божьих расхаживает вдоль банкетного стола взад-вперед, травя байки, которые можно услышать только на церковных мероприятиях. Чаще всего это шутки про то, что сегодня показывают важный матч по футболу, и мужчины стонут – как же это так, опять мы все пропускаем, хотя погодите, это просто шутка, все же знают, что любовь к Богу лучше футбола, это ведь наш общий мяч, с которым невозможно продуть. Еще священники шутят про всяких деятелей поп-культуры, которых считают актуальными – например про Могучих Рейнджеров. Или Шер. Прямо сейчас выступает один священник, я присматриваюсь к нему пару секунд и тут узнаю – он всегда приходит к отцу на исповедь в очень странное время дня. И когда это происходит, мы – семья – должны немедленно испариться. Однажды Джейсон вынужден был просидеть в подвале часа три, потому что отец забыл сказать ему, что уже можно выходить.
