Иногда, глядя на них, можно заметить, как их пугает то, что вы ходите и разговариваите как отдельный человек, вне их тел. Ваши матери буквально истекали кровью, когда извлекали вас на свет. Они не просто хотели бы защитить вас сейчас или оградить ото всех напастей в будущем. Они хотели бы снова и снова возвращаться в ту ночь, когда вы родились, и каждый раз убеждаться, что с вами все в порядке. Хотели бы отсечь все варианты реальности, в которых вы не родились, как отсекают пуповину. Когда они говорили об абортах, они использовали слова «высосали», «выскоблили», «разорвали», «вытянули»; было яснее ясного, что в этот момент они говорили о вас и о том, какую разрывающую боль в собственном чреве они испытывают, когда думают о том, что вас могло бы не быть. Вероятность того, что вас могло не существовать, была так велика, а вы были так малы – они держали вас в своих объятиях и думали обо всех земных законах, больших и малых, в прошлом, настоящем и будущем, которые вынудят мир впустить вас, которые вынудят любое правительство впустить вас в страну, штат, город, и, наконец, в четырехугольный дом, и, наконец, в тело вашей матери, и, наконец, в ваше собственное тело. Вот как все это выглядело для них.
У моей сестры недавно родилась дочь. Новее ребенка не придумаешь, а она назвала ее Этельдреда, точно какую-то старуху из Средней Англии, которая живет в чащи леса среди пучков сушеной лаванды, ромашки и скляночек с мускусом и к которой люди приходят за травами. Когда я оказываюсь рядом с детьми моей сестры, что-то происходит со временем, внезапно мы вместе играем против него, ведомые инстинктом, которого я никогда не чувствую в других ситуациях. Когда я качаю малышку, кружу ее, лежа на спине, поднимаю, опускаю и целую, время просто останавливается, оно не может даже пошевелиться, пока я с ней. Ее личность нерушима и полна сокровищ. Я думаю: «Прилежание и внимательность – они у тебя есть. Некоторые качества лежат так глубоко, что это и есть ты. Пшеничность, виноградность, каменность». Когда я с ней, меня до мозга костей переполняет чувство, из которого можно испечь хлеб или выковать драгоценности. Этот рефлекс, когда моя рука ловит ее еще до того, как я понимаю, что она падает. Тревожный звоночек, который раздается где-то на задворках сознания: очнись, приди в чувства, в пять основных, а потом и в шестое. Но я не могу или не буду.
Беспокойство, которое вы чувствуете сейчас, вызвано тем, что вы задаетесь вопросом: а верно ли я мыслю, а правильно ли отношусь к этому вопросу? Я растревожила его, потому что иногда оно тревожит и меня. И вы должны понять, что после всего произошедшего мне пришлось оставить правильное отношение позади.
Молитвы за нерожденных клубятся над Миссури, как голуби фокусников – над Лас-Вегасом. В 1970–80-е годы законопослушное католичество столкнулось на Среднем Западе с огнедышащим протестантством. Это вылилось в Движение, с которым на какое-то время была связана вся наша жизнь. Воздух субкультуры – это другой воздух, он полон слов, даже посланий. Дышать им труднее, но это придает особую цель каждому вашему вдоху, каждой клеточке. Он двигает вас вперед, он действует через вас, он превращает ваши глаза в прожектор, чей горячий белый луч обвиняющей ясности освещает все, что вы видите.
Есть фотография из начала восьмидесятых – я уже упоминала о ней – где мой отец снят на пролайферской вечеринке по случаю Хэллоуина, одетый как Дракула и притворяющийся, что кусает в шею других пролайферов. Если вам кажется, что это худшая вечеринка в честь Хэллоуина, то вы в своем чувстве не одиноки. Пролайферские наклейки украшали бампер нашей машины, между книгами на полках торчали пролайферские брошюры. Моя старшая сестра каждый год отчаянно рыдала в свой день рождения, потому что он приходился на годовщину дела Роу против Уэйда
[47] – да, мы знали такие факты даже в детстве. Нам запрещалось бросать четвертаки в конфетные автоматы компании «Марш десятицентовиков»
[48], потому что они хотели исключить врожденные дефекты, и логика подсказывала, что единственный способ, которым этого можно добиться – это исключить всех детей, у которых они могли быть. Если помните, в восьмидесятые многие носили серебряные булавки в виде детских ступней – чтобы люди помнили, насколько крошечными могут быть человеческие ноги. У нас дома эти булавки были повсюду – в ящиках для мусора, среди посуды, однажды я даже случайно проглотила одну, и мы целых два дня жили в ожидании, пока она покинет меня. Как пенни, и эти булавки тоже были валютой.
Мы поддерживали пролайферский бизнес, что в то время на Среднем Западе было довольно легко. Можно было, например, купить пролайферскую пиццу, несмотря на то, что пицца по определению – выбор и разнообразие. У мамы в шкафу до сих пор висят вешалки с пролайферскими лозунгами. Вопреки распространенному мнению, Среднему Западу не чужда ирония. Иногда ее даже многовато.
Большинству движений свойственно характеризовать оппозицию как бесконечно глупую и бесконечно злую одновременно, и наше не стало исключением. Как выглядел наш враг? Обычно он принимал личину толстухи в толстовке, которая приходит в больницу и говорит врачу, что у нее болит живот. А тот ей: это потому, что вы рожаете!
– И слава Богу! – обычно восклицал рассказчик, и зловещие тени костра плясали по его лицу. – Потому что она была одной из ведущих феминисток своего времени и без колебаний сделала бы аборт!
Общепринятой мудростью была считать, что среднестатистическая феминистка не отличила бы несварение желудка от чьей-то головы, лезущей у нее между ног, и потому наша страна была полна женщин в мужских рубашках, не подозревающих о том, что они беременны. Единственное, что смешило и поражало меня во всем этом – как тогда, так и сейчас – это необходимость феминистке непременно носить мужскую рубашку. Однако тогда мне даже в голову не приходило подвергать сомнению ни одну из этих историй. Моей религией всегда было верить всему, что мне говорили.
– Как бы вы себя чувствовали, если бы знали, что сделали аборт и убили… Эйнштейна? – требовательно вопрошали они, когда чувствовали себя в особенно риторическом настроении. Бедного Эйнштейна так часто абортировали в этих спорах – он был атомной бомбой любой дискуссии. А если и она не срабатывала, в ход пускали Иисуса – вот что, если бы это был Иисус? А если уж и это не срабатывало – что, если бы это был ты?
Одни и те же факты и цифры передавались по кругу: на какой неделе появляются пальцы, на какой начинает биться сердце, а на какой появляется мозговая активность. В какой момент ребенок размером с ягоду, в какой – со сливу, в какой – с дыню. Может ли он уже чувствовать боль или видеть сны, и выжил бы он вне утробы. Факты переполняли мир, как души мертвых и живых. Сплошные факты. А что еще было?
