– Нет, нет, нет, – проворчала она, кладя руки мне на плечи. – Никогда не говори так плохо о своей матери. Ты не представляешь, через какие трудности ей пришлось пройти. Ты понятия не имеешь, что она сделала, чтобы защитить тебя и быть рядом с тобой.
– Лучшее, что она могла для меня сделать, – бросить моего отца.
– О, дорогая… – она понизила голос и покачала головой. – Мне жаль, что тебе приходится так тяжело. Я тебя понимаю. Этот груз лежит и на моем сердце.
Мне стало трудно дышать, а сердце сжалось в крошечный узел – я осознала правду. Она собиралась уйти. Она собиралась уйти от меня. Я притянула ее для еще одного объятия.
– Мима… – рыдала я, прижимаясь к ее блузке.
Она не плакала. Мима никогда не ломалась; она помогала не сломаться другим.
– Пожалуйста, позволь мне пойти с тобой, Мима. Пожалуйста. Я не справлюсь без тебя.
– Я не оставляю тебя, Шей. Я буду совсем недалеко. Но твоя мама? Она не справится без твоего присутствия. Это чистая правда. Будь снисходительна к ее сердцу. Ее душа разбита и опустошена. Ты единственный свет, который есть в ее жизни. Так что, пожалуйста… останься.
Я плакала у нее на руках, пока она не попросила меня помочь ей загрузить вещи в машину. Перед тем как уехать, она еще раз обняла меня и поцеловала в лоб.
Кто знал, что поцелуи в лоб могут не только лечить, но и ранить?
Я стояла на тротуаре до тех пор, пока ее машина не свернула за угол.
Папы даже не было дома. Вероятно, он был в каком-нибудь баре – выпивал или общался с людьми, с которыми ему не следовало связываться, совсем не беспокоясь о том, как это влияет на всех нас. Каждый его поступок разрывал нити, скрепляющие нашу семью, но все же он продолжал это делать, не думая о нас, не думая ни о ком, кроме себя.
Я в ярости ворвалась в дом, чувствуя, что мое сердце разбито на части. Мне нужно было достучаться до мамы. Она должна была очнуться от кошмарной любовной истории, которая не отпускала ее долгие годы. Я вошла в дом, готовая на нее наброситься, но остановилась. Она закрылась в ванной, и я слышала ее безудержные рыдания. Ее дыхание было тяжелым и измученным. Повернув ручку и открыв дверь, я обнаружила, что она сидит на краю ванны, закрыв лицо руками.
Я все еще была зла, обижена и растеряна. Я все еще собиралась рассказать ей о своих чувствах. Я все еще планировала озвучить ей свои мысли и дать понять, что ее выбор влияет на всех нас, а не только на нее саму… но в тот момент я не смогла.
Она была на самом дне, и я не могла толкнуть ее еще ниже.
Sé valiente, sé fuerte, sé amable, y quédate.
Я зашла в ванную. Я села рядом с ней. Я обняла ее.
И я осталась.
21
Шей
В ту ночь я не могла уснуть. Красные светящиеся цифры на моем будильнике словно дразнили меня и мою усталость. Папа так и не вернулся домой. Мама все еще плакала в своей спальне, а Мимы не было. Дом казался темным и пустым, и мне не удавалось заснуть.
Я еще раз взглянула на часы.
12:09.
Слишком поздно, чтобы ему звонить, сказала я себе. Кроме того, какой в этом смысл? Если бы я разбудила его, мне было бы неловко знать, что я прервала его сон, – ему редко удавалось уснуть. Но если бы он не спал… если бы этой ночью он чувствовал то же, я бы хотела услышать его голос на другом конце провода.
Я набрала номер Лэндона. Когда он взял трубку, мое сердце сжалось и я изо всех сил постаралась проглотить образовавшийся в горле ком.
– Ты в порядке?
Это было первое, что он сказал. В его голосе звучала обычная хрипотца – без малейшего намека на то, что он только что проснулся.
Мое сердце забилось с новой силой. Я засунула воротник в рот и сжала его зубами.
– Почему это первое, о чем ты спросил?
– Потому что уже за полночь, а большинство звонков после полуночи – либо плохие новости, либо приглашение переспать. Если это приглашение переспать, то я…
Даже сейчас я могу представить его ухмылку.
– Это не приглашение переспать.
– Проклятие. Что ж, тогда вернемся к моему первоначальному вопросу… ты в порядке?
– Как посмотреть, – рассмеялась я, сжав ткань в зубах. – Сегодня моя бабушка переехала. Вернее, моя мать практически выгнала ее из дома после очередной ссоры из-за отца.
– Что? – его голос стал напряженным. – Где она? Она в порядке? Где она остановилась?
Я почти забыла, какое место Мима занимала в жизни Лэндона. Услышав беспокойство в его голосе, я поняла, как хочу оказаться рядом с ним, чтобы мы вместе могли беспокоиться о моей бабушке.
– Она в порядке? – снова спросил он.
– Она снимает квартиру. Честно говоря, мне трудно сказать, в порядке ли она. У нее твердый панцирь, и она всегда ведет себя так, словно ей все нипочем, хотя я знаю, что это не так. Она никогда не показывает свою слабость, и, если однажды она сломается, я даже этого не замечу. Она была опорой нашей семьи с самого первого дня. Я не знаю, на кого она опирается, когда ей плохо, – всю жизнь она сама была нашей единственной опорой. Я просто боюсь, что ей не с кем разделить свою боль. Она никогда не показывает свои эмоции.
– Люди, которые прячут свои эмоции, чувствуют гораздо глубже, чем остальные, – сказал он.
Что-то в моей груди болезненно сжалось.
– Личный опыт?
– Вроде того.
По тону его голоса было ясно, что он не хочет углубляться в тему.
– Мария очень много для меня значит. Несмотря на то, что она моя экономка, она была рядом со мной в самые трудные дни.
– Экономка? – спросила я, совершенно сбитая с толку.
– Ага. Она приезжает каждое воскресенье уже много лет.
– Лэндон, моя бабушка давно не работает экономкой. Она открыла свою студию йоги около четырех лет назад…
Мое сердце екнуло, когда я подумала о Миме и о том, что она говорила мне о воскресеньях.
– Она говорила, что ее воскресенья предназначены для дорогого друга.
Лэндон замолчал. Я представила, как нахмурились его густые брови. Какие мысли крутились у него в голове?
– Она больше не домработница?
– Нет. Уже очень давно.
Минута тишины.
– Не понимаю… – признался он. – Я не понимаю, почему она такой хороший человек.
– Да, я тоже.
– Поэтому ты не можешь уснуть? Потому что беспокоишься о Марии?
– Да. – Я поерзала в своей постели. – Почему ты не спал?
– Не могу.
– Тебе нужно поспать, Лэндон.
