− Что выросло, то выросло… − пробормотала Римма. – Внезапно она сникла, опустила плечи. Ее лицо посерело, стало почти некрасивым. Я подумал ‒ сейчас она разрыдается, но этого не случилось. По щеке сползла только случайная слезинка. Девушка вытерла ее бумажной салфеткой, глянула гордо и независимо.
− Ладно, я пойду в эту тюрьму и скажу всем, что тот, кто там сидит ‒ это Олег Наваз. И все будет нормально. Но пойду одна. Ясно? Поедем вместе, но пойду одна. Не хочу, чтобы вы были рядом. Обойдусь без консульской помощи.
Это было сказано с таким апломбом, настолько решительно, что я не стал перечить. На прощание напомнил о компенсации, десяти тысячах долларов, что казалось мне щедрой суммой. И был потрясен, когда Римма окрысилась:
‒ Засуньте себе, знаете, куда?
Это было уже вторым предложением такого рода. Слишком много для одного дня.
Мы выехали из Исламабада ранним утром. Прекрасный был день, солнечный, свежий. Деревья вздымали к небу обнаженные ветви, хотя еще хватало зеленых и рыже-багряных красок. Римма щебетала, словно, не было у нее никаких переживаний и не в тюрьму мы направлялись, а совершали ознакомительную прогулку. Рассказывала о своих исламабадских впечатлениях, о том, что успела посмотреть за эти дни. Конечно, мечеть Фейсала, Фатима-Джинна парк, буддийские раскопки в Тэксиле… Разглядывала пестрые торговые ряды вдоль дороги, в тех местах, где она проходила через небольшие города и поселки, и босоногих мальчишек, бежавших за машиной с криками: «Пайса! Пайса!»
13.
Вдали обозначились контуры огромного моста, под которым сходились воды двух рек, Кабула и Инда. Римма попросила остановиться, мы вышли, забрались на высокую кручу, и несколько минут смотрели, как внизу голубой Инд смешивался с болотисто-серым Кабулом.
Когда подъехали к форту, я напомнил Римме, что во время свидания пакистанцы будут внимательно наблюдать за ней, и она ничем не должна себя выдать. Девушка нервно передернула плечами и зашагала к тюремным воротам.
Её не было около трех часов. Я уже начал волноваться, когда она, наконец, появилась. На все вопросы отвечала односложно – нормально, мол, не о чем беспокоиться. Билет на вечерний авиарейс был куплен заранее ‒ в Москву через Абу-Даби. Мы хотели, чтобы Римма как можно скорее оставила Исламабад.
Вместе с ней вылетел Саиф, который – это уже потом выяснилось ‒ организовал ее поездку и прием у Первеза Илахи Махмуда. И, вероятно, дал изрядную взятку, чтобы получить разрешение на желанную встречу.
У Саифа имелся свой интерес, и немалый. Ему было нужно, чтобы Олег официально отказался от поста генерального директора НПО, признал полную безосновательность обвинений в адрес отца и подписал все необходимые бумаги. С нотариусом договорились, и он прибыл в Атток, чтобы заверить документы.
Не знаю, сообщила Римма Саифу о смерти его сына, о том, что вместо него в камере форта находится другой человек, или нет. Даже если сообщила, я не думаю, чтобы родитель долго горевал, он всегда на первое место ставил свой бизнес. Так или иначе, ни ему, ни Римме не было резона раскрывать игру, которую вела наша служба. В противном случае Саифа ждал финансовый крах, да и Римма осталась бы внакладе.
На свидании она доходчиво объяснила арестанту, в каком случае она подтвердит его личность. Что ему оставалось ‒ только согласиться и всё подписать. Вскоре его выпустили, и дальше всё пошло своим чередом.
А Римму Саиф поставил во главе неправительственной организации, той самой. Скорее всего, это было условием сделки. Но не думаю, что он прогадал. Девушка цепкая, деловая. Разбогатела, купила квартиру в Лондоне и без особых сложностей вошла в роль успешной бизнесвумен. Развелась с «мужем», присутствие которого не понадобилось. Суд проникся сочувствием к красивой женщине, которую бросил какой-то дикарь – то ли русский, то ли пакистанец. Сгинул в глуши, ни слуху от него, ни духу. Словно и не было никакого Олега Наваза.
4. Талиб
Мы познакомились меньше чем за год до американского вторжения в Афганистан, в декабре 2000-го. Я работал тогда в Исламабаде, Аламзеб Нарази – тоже. Я в российском посольстве, а он ‒ в посольстве Исламского эмирата Афганистан.
Числился первым секретарем, но дипломатические премудрости только осваивал. После 1996 года, когда талибы взяли Кабул и захватили власть, профессиональных дипломатов в Афганистане не осталось: одни сбежали, других убили. Вождь талибов Мулла Омар считал, что они ему не нужны, или почти не нужны. Неисламский мир воспринимался как непримиримый враг. Примерно так в свое время рассуждали большевики. Кричали, что буржуев надо бить, а не разговаривать с ними. Став наркомом по иностранным делам, Троцкий говорил, что занял этот пост лишь для того, чтобы опубликовать секретные документы и «прикрыть лавочку». В свете мировой пролетарской революции дипломатия представлялась ненужной и вредной. В свете исламской ‒ тоже.
Талибы, как и большевики, были молодыми максималистами и романтиками. Мулле Омару в год падения режима было немногим за сорок, Нарази и тридцати не исполнилось. Он преподавал математику в начальной школе. Потом взял в руки автомат, чтобы избавить страну от моджахедов, которые ввергли ее в кровавый хаос.
Талибы все же сообразили: сразу со всеми врагами не разделаться, какое-то время придется с ними общаться. Пришлось подыскивать преданных людей на роль дипломатов. Учитель сгодился.
Мулла Омар установил дипломатические отношения с Саудовской Аравией, Объединенными Арабскими Эмиратами и Пакистаном, но посольство открылось только в Исламабаде. Нарази там был единственным, кто мог с грехом пополам вести переговоры, ходить на приемы, не выглядя при этом неотесанным мужланом или бандитом. Помимо арабского и пушту, говорил по-английски, кое-что смыслил в международных делах.
И все же на полноценного дипломата не тянул. Протоколу был не обучен, на обедах и ужинах с трудом разбирался в столовых приборах. Своих симпатий и антипатий скрывать не умел, при встречах с представителями вражеских государств отбегал в сторону, а если не получалось упорно молчал и с ненавистью буравил собеседника черными, похожими на маслины, глазами.
Зато выглядел внушительно. Высокого роста, плотный, с крупными чертами лица. Черный тюрбан нависал над густыми бровями. Но очки в простой оправе, которые постоянно сползали на кончик носа, придавали ему интеллигентно-застенчивый вид. Бороду он аккуратно подстригал, причем короче, чем это допускалось религиозными требованиями.
Клерикалы вообще призывали не трогать эту важную деталь мужского облика. Фазл-ур-Рахман, лидер пакистанской партии «Джамиат-улема-и-Ислам», помогавший воцарению муллы Омара, однажды сказал мне: «Разве можно стричь бороду? Ведь на каждом волоске висит по ангелу!». Разумеется, это был перехлест, и на деле достопочтенный Фазл дозволял цирюльнику касаться ножницами растительности на своих щеках. Пророк призывал правоверных не носить бороду слишком короткую («будто вы просто небриты») и слишком длинную, «как у евреев». Поэтому в Исламском эмирате ее длина строго регламентировалась и определялась следующим образом: зажатая в кулак, она должна была высовываться из него не более чем на ладонь.
