В том, что я угодил в зиндан, не было ничего удивительного. В то время я трудился в неправительственной организации «Хелп мессенджер», занимавшейся поиском пропавших без вести и помощью в чрезвычайных обстоятельствах. Ее финансировали щедрые скандинавы, а использовали в своих не всегда гуманитарных целях несколько разведок, в том числе, российская. Впрочем, случай, о котором пойдет речь, не был связан со спецслужбами. Али Азгхар Шах говорил, что я сам во всем виноват, и нечего идти на поводу у женщин. Возможно, он был прав.
Я занялся Мариной Стожковой по просьбе нашего посольства, которое получило инструкции с самого верха. Ситуация на первый взгляд казалась заурядной. Пожилая мама в Тамбове имела восемнадцатилетнюю дочь, которая влюбилась в пакистанского студента Манзура, учившегося в Тимирязевке. Невзирая на сопротивление родительницы, дочка вышла замуж по большой любви и укатила в Музафаргхар (городишко вблизи Фейсалабада), где реальность обманула все ее ожидания. Юный муж честно пытался применять на практике знания агронома, но зарабатывал не больше сотни долларов в месяц. А в семейной жизни переменился радикальным образом, перестав позволять молодой жене то, что в Москве считалось абсолютно приемлемым: общение с подругами и друзьями, самостоятельные походы в кафе и рестораны. По сути, Марина содержалась взаперти, если не считать вылазок в магазины. Ее интересы были ограничены кухней и уходом за двумя детьми. Третий уже «нарисовался» в проекте, что сулило полное отсутствие личной жизни еще годиков этак на пять.
В общем, она обратилась к мамаше за помощью – сама-то денег даже на автобус наскрести не могла. Та разменяла квартиру, купила дочери апартаменты в Тамбове и отложила необходимую сумму на авиабилет. Оставалось решить самую ответственную задачу – вырвать Марину из лап «психованного мусульманина», которого родительница ненавидела с первых минут их знакомства. В своей ненависти она не знала границ и, желая досадить зятю пакистанцу, в его присутствии кормила дочь исключительно свининой. Возможно, отличайся госпожа Стожкова большей терпимостью, молодые супруги остались бы в России, и не пришлось бы вызволять Марину из тенет исламского мира.
Эта матрона проявила необычайную настойчивость и энергичность, рассылая письма во все инстанции, и волею прихотливого случая одно из них оказалось на столе у главы президентской администрации. Чего на свете не бывает – к безвестной обывательнице, не имевшей ни денег, ни связей, проявили внимание в высшем эшелоне власти. В посольство ушла телеграмма, и там решили прибегнуть к услугам «Хелп мессенджер».
Я связался с окружными и уездными властями, нанял адвоката. Формальные препятствия для отъезда Марины отсутствовали, однако проблем оставалось предостаточно. Помимо дремучего пакистанского бюрократизма, на стороне мужа выступал могущественный феодальный клан Джаведов, к которому он имел честь принадлежать. Вдобавок сама Марина проявляла чисто женскую непоследовательность. Стремясь вернуться в Россию, одновременно томилась любовью к Манзуру и периодически обнаруживала в себе силы терпеть ради этого нищету и мужской шовинизм.
Мои встречи с супругами происходили в присутствии полицейских чинов, а также разнообразных родственников Манзура, среди которых имелись лица влиятельные. Разбирательства сопровождались истериками и угрозами, которые адресовались преимущественно мне, ведь в глазах Джаведов именно я выступал главным обидчиком.
В очередной раз возненавидев мужа, его сородичей, а также их исламскую родину, Марина сумела выскользнуть из домашнего плена и добралась до полицейского управления. Оттуда позвонила, нервно потребовав «забрать ее навсегда».
Спустя два с половиной часа (столько времени занял путь от Исламабада), я обнаружил Марину в кабинете окружного комиссара, но не одну, а вместе с Манзуром и парочкой Джаведов: хозяином бензоколонки Навазом и менеджером «Аскари-банка» Таусифом. Хозяин кабинета благоразумно удалился, дабы не мешать мужскому разговору. Марина, заварившая всю эту кашу, сидела на стуле, хлопала глазами, определенно позабыв о своей недавней просьбе, и влюбленно смотрела на Манзура. Когда я спросил, что она, в конце концов, выбирает маму в Тамбове или нищего мужа в Музафаргхаре, она потупилась и промолчала.
А дальше, нужно сказать, я дал маху. Вместо того, чтобы подняться и уйти, решил переломить ситуацию. Уж больно велик был соблазн поставить точку в этой нелепой, затянувшейся истории, избежав дальнейшей переписки с официальными лицами и неугомонной мамашей, изматывающих встреч и бесед. Оттеснив плечом малахольного мужа, я приобнял Марину, как бы подталкивая на путь истинный. Разъяренный Таусиф не вынес подобного издевательства и сильно пихнул меня в грудь. Я нанес ответный удар и в ту же секунду в помещение ворвались полицейские. Не слушая моих объяснений, скрутили, вытащили наружу и бросили в фургон, покативший в городскую тюрьму.
Вот так я попал в эту вонючую яму.
Дно было неровным, я наступал на какие-то склизкие камни, с трудом сохраняя равновесие, чтобы не оступиться и не погрузиться с головой в омерзительную жижу. Один или два раза вскрикнул от боли, напоровшись на что-то острое. Нельзя было сказать, насколько глубок порез. Мелькнула мысль: вдруг я истеку кровью здесь же, в яме, заполненной грязной водой и дерьмом? Такой страх не раз посещал меня в детстве, когда приходилось пробираться по илистому дну речки или пруда, чтобы освободить рыболовный крючок или столкнуть лодку с мели. Я всегда старался ступать как можно осторожнее – вдруг под густым илом притаился кусок стекла или ржавая железяка? Однажды я отдыхал с родителями в Прохоровке, барахтался в Днепре на мелководье и чем-то вспорол себе колено. С тех пор отчетливо помнил, как ужасно выглядела рваная рана. Мне бинтовали ногу, а потом везли на телеге, запряженной ленивым мерином, в сельскую больницу.
Когда же ты умрешь? – равнодушно поинтересовался Раджа. – Все барахтаешься. А это так просто: перестаешь сучить лапками, выдыхаешь воздух… Что скажешь, Гульман?
Ты знаешь, Раджа, − отозвался пуштун, − я убиваю быстро. Ты любишь пытки и страдания, я – нет. Убей русского, и шабаш
4.
Не любишь ты меня, Гульман.
Сказано было равнодушно, но в глазах Раджи застыла ненависть.
Ладно. Он отлично понимал, что мои силы на исходе. Хотелось, чтобы парень еще немного пожил, но раз Гульман просит….
Исхан что-то промычал в знак согласия, и дакойты обменялись гнусными усмешками. Раджа потянулся ко мне, чтобы схватить за волосы. Однако, не дожидаясь прикосновения грязной ручищи, я отпрянул и ушел с головой под воду.
В тюрьмах, даже в пакистанских, надзиратели и охранники тщательно следят за тем, чтобы в камерах не было колющих и режущих предметов. Однако наводнение несло с собой груды мусора и обломков, которые проникали внутрь сквозь решетки помещений, расположенных на нижних этажах. Вот таким образом на дне ямы оказалось отбитое горлышко стеклянной бутылки, о которое я порезал ногу и сейчас крепко сжимал в руке.
Раджа и Исхан синхронно издали глухой гортанный звук. Исхан размахнулся ногой, желто-коричневая пятка устремилась к моему виску. Дакойты не сомневались, что я обречен ‒ полностью обессилел и молю Аллаха о скорой смерти. И удивились, когда я перехватил ногу Исхана и резко рванул на себя. А в следующее мгновение ткнул ему в лицо горлышком бутылки.
