‒ Господин Коромыслов в Исламабаде… в посольстве… с некоторой растерянностью заметил завхоз. ‒ Он там планировал пресс-конференцию, чтобы самому…
‒ Для меня существует один Коромыслов, это вы, ‒ отрезал Дзардан. ‒ Другого не знаю. Кто там у вас прячется в посольстве, не мое дело.
‒ Тот, кто прячется, пусть катится ко всем чертям! ‒ весело заявил Ремезов и заслужил поощрительный кивок Дзардана.
‒ Значит… ‒ взволнованно поинтересовался завхоз, ‒ потом мы поедем в посольство? После пресс-конференции?
‒ Конечно, ‒ подтвердил Дзардан. Похоже его забавлял опасливый завхоз. ‒ Прямиком.
‒ Кроме меня, ‒ понурился Хамзат. ‒ Кази не простит. А защитить меня некому.
Дзардан воспринял это как само собой разумеющееся и, глядя на Хамзата, сказал: ‒ Конечно, бачча
33, оставайся в отряде. Но на твоем месте я бы подумал. В Зоне племен можно легко голову сложить и без помощи Кази.
‒ Так и есть, ‒ подхватил Ремезов.
‒ На вас я больше не буду работать, никогда! ‒ на глаза Хамзата навернулись слезы.
‒ Хорошо, пусть так, но тебе нужно учиться. В Исламабаде действительно может быть опасно, поедешь в Эмираты, тебе полагается вознаграждение, я и сам дам тебе денег. Найдется, чем заплатить за учебу.
‒ Я не знаю, как мне жить… ‒ с какой-то надрывной безысходностью произнес Хамзат.
***
О пресс-конференции в Мирам-Шахе написали все пакистанские и афганские СМИ, видеозапись разошлась по соцсетям. Особенное впечатление произвел завхоз, который разошелся и полностью перевоплотился в главу Партии свободы. Его выступление получилось сочным, колоритным и захватывающим: «Исламизм не пройдет! ‒ с завыванием декламировал он. ‒ Отстоим последний рубеж! Броня крепка и танки наши быстры. С нами бог и Андреевский флаг! Россия будет крепить сотрудничество с дружественным Талибаном и Пакистаном!».
Журналисты и политологи тщательно анализировали эту ахинею и приходили к далеко идущим выводам о внешней политике России в Центральной Азии.
В посольстве Ремезова и Тренькина встретили как героев. Судьба Хамзата не интересовала ни Галлиулина, ни Баш-Баша. Остался юноша с талибами – что ж, не он первый. Уже немало выходцев с Кавказа сражались в рядах исламистских группировок в Афганистане, Пакистане и на Ближнем Востоке. При случае этот факт можно будет упомянуть в телеграмме, но в том не было ничего нового.
Потап Никодимович сначала расстраивался, поскольку не удалось ему лично блеснуть на пресс-конференции, но потом не скрывал своего удовлетворения: лавры все равно ему достанутся. Можно было считать, что визит удался, переговоры прошли успешно. Он уже набрасывал тезисы своего выступления в Комитете Госдумы по борьбе с терроризмом. И предвкушал встречу с Президентом Пакистана на церемонии в Исламском университете.
‒ Я скажу, ‒ захлебываясь делился он с Джамилем Джамильевичем и Галлиулиным, ‒ что ислам, он разный, и мусульмане, они тоже разные. Плохие и хорошие. Как и христиане. Мы за хороших, которые порядок, стабильность и верховную власть поддерживают. Свобода – это не демократия вовсе, как считают всякие либералы на Западе. Свобода – это осознанное подчинение, эту формулу я лично вывел! Пакистанский президент меня поймет. А российский давно понял.
Завхоз Коромыслова уже мало интересовал и на вопросы о трудоустройстве в партийном аппарате отвечал сухо и коротко: «Не сейчас. В Москве звоните в секретариат. Место найдем. Но где, пока трудно сказать. В Заполярье ячейки создавать собираемся».
Тренькин чуть не плакал. Пришел к Баш-Башу с просьбой взять его на церемонию в Исламском университете, чем привел временного поверенного в состояние исступления. Он топал ногами и обвинил завхоза в политической близорукости.
‒ А если догадаются? Скандал! Два Коромыслова под ручку! Подкоп под двусторонние отношения! Миссия Потапа Никодимовича будет сорвана!
Завхоз клялся, что по-другому оденется и причешется, изменит свой облик до неузнаваемости, но Баш-Баш был неумолим. Тренькин рассчитывал на заступничество Коромыслова и зря. Тот не заступился.
Вечером, накануне мероприятия, завхоз пришел к Ремезову и горько рыдал. Ремезов как мог его успокаивал.
‒ Вы так хотите попасть туда? Уверяю, ничего особенного…
‒ Это для вас «ничего особенного»! А у меня в жизни больше ничего такого не случится! Когда я смогу еще хоть разок побыть очень важной персоной. Лидером партии и главой российской оппозиции! Про меня снова напишут, а президент руку пожмет.
‒ Он пожмет настоящему Коромыслову, а вы, даже если бы попали на церемонию, то в роли Тренькина, а не Коромыслова. И вам там будет гораздо тяжелее, чем здесь, в посольстве. Видеть все это…
‒ Ну так что же! ‒ не унимался завхоз. ‒ Пусть я будут стоять там трагически неузнанный. Я-то буду знать, кто чего стоит. У меня самооценка поднимется. Почему это ничтожество, этот Коромыслов? А?
‒ Действительно несправедливо… и насчет самооценки все верно, ‒ пробурчал Ремезов. ‒ А знаете… У меня появилась идея. Не обещаю, но попробую.
‒ Святой человек! ‒ воскликнул завхоз.
Тем же вечером Ремезов пришел к Галлиулину и имел с ним продолжительный разговор. Рашид Асланович колебался, но в конце концов согласился. Последний аргумент Ремезова оспорить было невозможно. В телеграмме центр что указывал? Всеми средствами обеспечивать безопасность высокого гостя.
Наутро Галлиулин и Ремезов обсудили ситуацию с Баш-Башем, а затем пригласили Коромыслова.
‒ Вот что… ‒ объявил Рашид Асланович, ‒ и в голосе его зазвучала озабоченность. ‒ Поступила информация, что готовится покушение. На вас. Во время церемонии. Террорист-смертник. Или террористка. Пока трудно сказать. Но потому узнаем. Когда взрывпакет сработает.
Коромыслов сглотнул слюну и побледнел.
‒ Несмотря на президента… Там же столько охраны…
‒ Университет исламский, студентов из кампуса не выгонишь. А они из Пакистана, Афганистана, Саудовской Аравии, Ирака… Надел пояс шахида или взрывчатку в рюкзачок положил.
‒ Но почему, с какой стати?
‒ По непроверенным агентурным данным, это месть Кази. Не может простить вашего успеха в зоне племен.
‒ Непроверенным?
‒ Да, не полностью. Но очень убедительным. Вероятность процентов 70. Или 80. А когда проверим, может быть уже поздно.
Коромыслов нервно клацнул зубами. Дрожащими руками достал сигарету, попытался закурить, но не смог. Тем не менее, Галлиулин не преминул заметить:
