Проглотив слюну, девочка незаметно прошмыгнула в ванную комнату и закинула в корзину испачканные пелёнки брата. Затем пощупала чистые, висевшие на верёвке. Кажется, высохли. У стены стояла невысокая табуретка, она взобралась на неё, с намерением снять бельё. И тут из двери ванной, оставшейся приоткрытой, донеслись пьяные слова отца, от которых Алана едва не свалилась на пол:
– Аня, ну почему она, а? Вот ты мне скажи, отчего судьба такая несправедливая? Почему она, а не Лёлька заболела тогда этой чёртовой ветрянкой?
Перед глазами поплыли красные пятна. Ноги подкосились, и Алана с трудом спустилась на пол, потащив за собой сухую чистую пелёнку.
******
Алана сидела на полу, забившись в угол между стиральной машиной и корзиной для белья, и глотала соленые слёзы. Ей удалось ни разу не заплакать за весь сегодняшней вечер, даже когда озверевший отец тряс её, насмерть перепуганную, под оглушительные вопли младшего брата. А вот теперь удержаться не смогла. Она даже не боялась, что её найдут здесь, и тогда ей, наверное, точно не избежать порки. Да лучше бы папа избил её до потери чувств, чем слышать такое!
Осознание того, что отец люто ненавидит её всего лишь по той простой причине, что она осталась жива, оглушило Алану и навалилось на плечи неподъёмной каменной глыбой. Она была жива, в то время как Лёлька навсегда исчезла из этого мира. И неужели в этом, лишь в этом заключалась её страшная вина?
А ведь когда-то (очень смутно, но Алана и это помнила), папа её любил. Да, он чаще тискал, катал на шее и подбрасывал в воздух её сестру, но и Алану не обижал, и ей вполне хватало отцовской ласки и любви. Куда это всё подевалось? Неужели тоже сгорело в том проклятом поезде?
Внезапно её пронзила острая обида на сестру. Ей-то сейчас хорошо! Никто не орёт на неё, не трясёт, как тряпичную куклу, не заставляет круглосуточно нянчиться с грудным младенцем. Действительно, почему Алане, а не Лёльке, так не посчастливилось подцепить эту дурацкую ветрянку? Она бы не сидела здесь, утирая слёзы байковой пелёнкой, одинокая и глубоко несчастная, а лежала бы себе спокойно в могилке. Улыбалась бы своим родственникам с цветной фотографии на надгробной доске, а они рыдали бы навзрыд и вспоминали, какой она была хорошей, умной, красивой, ну просто замечательной девочкой!
…И Лёлька… Лёлька бы рыдала!
Позже Алана нещадно корила себя за эти ужасные мысли. Её маленькая пропавшая сестрёнка, разумеется, ни в чём не была перед ней виновата. Лёлька любила её, и никогда не оставила бы одну плакать в душной ванной, если бы… если бы некоторые обстоятельства не вмешались в их жизнь и не разлучили, безжалостно разорвав пополам.
И Алана продолжала жить, не смотря ни на что, продолжала жить и нести в своём сердце частичку памяти, капельку боли и огромную, непрекращающуюся любовь к сестре.
Но с той самой ночи она перестала ждать, что Лёлька когда-нибудь вернётся.
Глава 9
Смеркалось. День закончился, но ночь пока не успела вступить в свои права. Алана, сидела за столом, смотрела в окно. С её места были видны лишь тёмные кроны деревьев да верхние этажи соседних домов. В окнах горел свет. Там люди жили своей жизнью – ужинали, смотрели телевизор, укладывали детей спать, занимались любовью. А что делала она?
Внезапно ей стало страшно. В животе похолодело, по коже поползли мурашки, ладони покрылись неприятным липким потом. Весь день ею будто управляла какая-то неведомая сила, заставлявшая делать вещи, неподвластные разуму. Она не сопротивлялась этой силе, полностью доверилась её власти, не задумываясь о том, к чему это может привести. Просто слепо уверовала в то, что так и надо.
Но кому надо и для чего? И что эта сила собиралась заставить её сделать сейчас? Провести спиритический сеанс и вызвать из небытия дух давно исчезнувшей сестры?
******
Сны… сны преследовали её постоянно, в течение всей сознательной жизни. Особенно часто снился один и тот же.
Им с Лёлькой по пять лет. Они играют в мяч посреди огромного пустыря, заросшего травой и цветами. Всё вокруг необыкновенно яркое – небо синее-синее, трава такая зелёная, что больно глазам. А в траве растут маки – огромные, красные, похожие на брызги крови.
Лёлька в красном сарафане, с двумя косичками, непоседливо подпрыгивающими за спиной. Живая и невредимая, настолько реальная, что, кажется, проснёшься – а она вот, никуда никогда не пропадала. Весёлая.
Алана бросает мяч сестре, но неожиданно тот взмывает ввысь и летит над Лёлькиной головой. Лёлька смеётся, прыгает, пытается его поймать. Но жёлтый с синей полосой резиновый мячик пролетает мимо, не касаясь её руки. Алана и сама удивлена безмерно оттого, что ей удалось послать его так высоко.
Мяч летит прямо в разбитое окно старого дома, внезапно выросшего за Лёлькиной спиной. Секунду назад его не было и в помине, Алана точно это помнит. Но она не особо удивлена, это ведь сон, не так ли? А во сне предметы иногда ведут странно, да и не только предметы.
Дом двухэтажный, ветхий, и с первого взгляда ясно, что в нём уже давным-давно никто не живёт. Крыша покосилась, стены сплошь изъедены чёрной плесенью. Разбитые окна напоминают пустые глазницы. От дома веет холодом …и опасностью. Даже трава не растёт около него.
– Я его достану! – кричит Лёлька и стремглав несётся к дому. Алана хочет крикнуть ей, что делать этого не надо, что место там – очень плохое. Хочет… и не может. Она потеряла голос. И потеряла возможность двигаться. Не может шевельнуть ни рукой, ни ногой. Это её сон, но даже в своём сне она не способна собой управлять. Всё, что ей остаётся – стоять статуей, и наблюдать, как не ведающая страха, младшая сестра несётся навстречу беде.
Лёлька забегает в раскрытую дверь (а дверь будто специально, сама собой, распахивается шире, дружелюбно приглашая незадачливую добычу в своё логово)… и тут Алана к ужасу своему замечает, что это вовсе никакой и не дом. На её глазах крыша становится мягкой, будто раскалённый огнём лист железа, и стекает внутрь, окна расплющиваются, уменьшаясь в размерах, фасад вытягивается, а высокое крыльцо раскалывается надвое и покрывается колючими волосами. Ещё несколько секунд – и дом окончательно превращается в чудовище – огромное, чёрное, смрадное чудовище с когтистыми лапами и длинным лысым хвостом. Уродливая голова зверя покрыта короткой шерстью с проплешинами и гниющими язвами. А глаза его – безумные, страшные, сверкающие тупой ненавистью ко всему окружающему миру. КРАСНЫЕ!
Лёлька, её Лёлька исчезает внутри этого адского создания. Алана слышит мерзкое, хлюпающее чавканье, а потом чудовище садится на задние лапы, стучит по земле отвратительным крысиным хвостом и, задрав к небу морду, издаёт пронзительный, оглушающий полувой-полухохот.
Алана, наконец, понимает, что отмерла. Она снова может шевелиться и говорить. Она зажимает уши руками, чтобы не слышать жутких воплей чудовища, и начинает кричать. Кричит, кричит, и… просыпается в своей кровати, на скомканной простыне, дрожа от страха, и с глазами, полными слёз.
