Крепкая рука господина Луня пришлась весьма кстати. Орущих птиц он знал по именам, змеи на поверку оказались шустрыми молодыми лягушками, а чудища из кустов куда-то исчезли, должно быть, убоявшись мощи пресветлого крайна.
Жданке, которая плелась позади всех, оставалось только завидовать черной завистью и вздыхать. Вздохи были тяжелыми, основательными, но крайн упорно не обращал на них никакого внимания. Стало быть, не простил и прощать не собирался. Зато Варка сжалился, нырнул под елки, вернулся с пригоршней нежно-зеленой кислицы. Жданка принялась жевать тонкие кисло-сладкие стебельки и на время утешилась.
Таким порядком они и вышли на горячий, распаренный, пахнущий вольной травой косогор. Вдали, над лесами и полями Пригорья громоздились белые башни Жданкиной тучи. Где-то над Язвицами стояла радуга. В Починке-Нижнем по-прежнему было пусто. Ворота аккуратно завязаны веревочкой, дверь заперта, и даже сад гол и печален, как поздней осенью. Ни цветка, ни листика…
Господин Лунь веревочку развязал, шагнул внутрь.
– Теть Тась, – зычно позвал он, – ты где?
– Да нету тут никого… – пробормотал Варка.
В траве у забора произошло некое шевеление, и перед изумленной компанией, медленно разогнувшись, предстала маленькая женщина в серой посконной рубахе, основательно перепачканной землей и зеленью. Голова ее была повязана большим белым платком, концы платка парили над сухоньким личиком как заячьи уши.
– Никак крестничек, – звонко, по-молодому пропела она, – явился все-таки.
– Явился, теть Тась. Дело у меня к тебе.
– Ara. A без дела и не заглянул бы, анчутка беспамятный. Я-то, дура старая, жду, жду… Все глаза проглядела…
С этими словами она решительно двинулась к Варке и крепко прижала его к себе, оттопырив в стороны покрытые грязью ладони.
– Эй, – перепугался Варка, пытаясь вежливо вырваться из внезапных объятий, – вы чего?!
– Ох, теть Тась, – печально вздохнул крайн, – меня, выходит, уж и узнать нельзя.
Старушка выпустила немедленно отпрыгнувшего подальше Варку и теперь стояла, растерянно щурясь.
Крайн шагнул вперед, взял за руки, развернул к себе, близко заглянул в глаза:
– Да ты видишь меня?
– Теперь вижу, – сказала старушка и коснулась его лица, оставив на бледной щеке длинный грязный след, – живой вернулся. А мы уж думали, вовсе сгинул. Пятнадцать лет слонялся незнамо где. – Из-под полусомкнутых век бежали медленные старческие слезы. Старушка шмыгнула носом, попыталась вытереть их, но только размазала по всему лицу огородную грязь. – Господин старший крайн строго наказывал, если объявишься, передать, чтоб летел к Конь-камню. Там, мол, тебя встретят. Так ведь сколько лет прошло. Небось, они тебя уже и не ждут.
Крайн покопался в карманах, носового платка, конечно, не нашел и принялся вытирать ее лицо рукавом рубашки.
– А это кто? – спросила тетка Таисья, кивнув в ту сторону, где раньше стоял Варка. – Сынок твой?
– Сынок, – послушно согласился крайн. Варка закатил глаза.
– Я-то по походке узнала. Да еще волос белый… Выходит, ты нашел ее?
– Нашел, – ответ прозвучал слишком резко. Старушка вздрогнула.
– А где… – начала было она.
– Что-то сад у тебя не цветет, – заметил крайн, обратив взор к верхушкам леса.
– Так вымерзло все, – вздохнула тетка Таисья, – позапрошлый год морозы были страшные. Деревья померзли, пчелы погибли…
– Ульи-то целы?
– Целы. Починить-почистить, и будут как новые.
– Это хорошо. Пчел я тебе на днях принесу.
– Неужто у тебя есть?
– У меня нету. Зато в лесу полно.
«И ведь принесет, прямо в пригоршне», – подумал Варка, припомнив шершней, и тут же получил по затылку.
– Чего стоите, ворон считаете? Работы невпроворот.
Никто не спорил. Все послушно потянулись в сад.
Дело уже привычное и, в общем, не самое неприятное. Жданку крайн в последний момент ухватил за косицу, толкнул на крыльцо:
– Сидеть тут, с места не сходить, не шевелиться, ни о чем не думать.
Жданка заулыбалась, села на ступеньку, руки устроила на коленях, сложила лодочкой. Кажется, ее снова замечают и даже согласны разговаривать.
– А эта у тебя что, не крайна? – весело спросила тетка Таисья. – Или еще не умеет ничего?
– Умеет-умеет, – скривился крайн. – Оглянуться не успеешь, как от твоего сада одни горелые пни останутся. Дала б ты ей какую работу попроще, поспокойнее, чтоб руки занять.
– Это можно, – согласилась тетка Таисья, пошарила на крыльце, нащупала Жданкино плечо и потянула ее за собой, – во, глянь, тут морковь полоть надо.
Жданка поглядела на грядку, заросшую кудрявой травкой. Со стороны забора стараниями тетки Таисьи земли было видно побольше, а травка росла пореже.
– Э, – спросила Жданка тихонько, боясь своим невежеством снова вызвать гнев крайна, – полоть – это как?
– Да, – вздохнула тетка Таисья, – как есть крайна. Кроме своего неба, ничего не знаешь. Вот, гляди.
Она опустилась на колени, медленно пропуская травку сквозь заскорузлые пальцы, на ощупь нашла нужное.
– Вот так, морковку оставляешь, остальное выдираешь. Морковку оставляешь, остальное вырываешь. Я-то быстро не могу, не вижу ничего, а ты уж постарайся.
– Ага, – сказала Жданка, плюхнувшись рядом, и задумчиво уставилась на грядку. Морковку, значит, оставляем. Осталось определить, кто из них – морковка. Морковь – это рыжая такая, на базаре пучками продают или мешками, по осени. Ничего рыжего на грядке не было. Вся трава на вид была одинаково зелененькой и кудрявой.
– Посиди, теть Тась, – с крыльца сказал крайн. – Поговори со мной. Пятнадцать лет тебя не видел.
– Больше, милый. Как тебя услали в столицу эту проклятую, так и не видались. Теперь уж я тебя никогда не увижу.
– Давно глазами хвораешь?
– Пятый год. Сначала еще кой-чего разбирала, тогда еще своим домом жила, а теперь и вовсе темно. Теперь Валшек мой меня на зиму к себе забирает. А летом уж тут.
– Совсем ничего не видишь?
– Волосья ваши белые вижу да солнце пятном…
– Лечилась?
– Да какие у нас лекарства. Сок черничный, примочки всякие…
– Не помогло?
– Ничё не помогло. Не та болезнь, видно.
– Дай-ка я гляну. Я, конечно, не травник, но…
– Да уж, ты у нас высоко летаешь…
Фамка брела по саду, трогала кривые стволы в сухих губках лишайника, в желтоватых наплывах смолы на месте сломанных веток. Сад был не мертв, просто очень стар и устал от жизни, от вечных невзгод, ветров и пригорских морозов. То на одной, то на другой ветке попадались живые почки, едва проклюнувшиеся бархатистые листочки, но на большее сил у измученных деревьев не хватало. «Совсем как я, – подумала Фамка, – вроде живые, а вроде нет. Только я-то и не жила никогда».
