Неприбранные волосы полностью скрывали его лицо. Кто его знает, может, это в печке треснуло.
Фамка, открыв дверцу, мешала горячие угли. По лицу ее текли слезы. Она сама не знала, о чем плачет: о глупых детях, которые вопреки всему смеются и надеются на чудо, о своем сиротстве, о том, что чуда не будет, или о том, что кругом дождь, что весь мир ополчился против них и никто на свете им не поможет.
Глава 11
Она была права. Никаких чудес не произошло. Никто не явился, чтобы спасти их от нужды и голода, и крайн не воскрес после первой же дозы волшебного порошка. Он хворал долго и трудно. Лихорадка то отступала, то принималась терзать его с новой силой. Он таял, слабел, рана очистилась, но заживала медленно. Маковое молочко помогало плохо, и боль постоянно мучила его, лишая сна. Фамка понимала: будь у них для больного хоть что-нибудь получше, чем жидкая болтушка из той же каши, которую варили для всех, дело пошло бы на поправку.
Но все-таки он не умер, чаще открывал глаза, а изредка даже ронял два-три слова. Его вечной неутомимой собеседницей была Жданка. Усевшись у изголовья, она болтала обо всем на свете, рассказывала какие-то истории, обычно начинавшиеся словами «У нас под мостом был один такой…», или тихонько пела. Крайн против ее присутствия не возражал. Во всяком случае, в минуты просветления не гнал от себя и ни разу не обругал. Из хижины Жданка почти не выходила. Гулять босиком в открытом бальном платье по северному Пригорью в середине месяца чернотропа не смогла даже привычная ко всему нищенка с Болота.
На Фамкины плечи легло нехитрое хозяйство. Вода в поющих ручьях. Печка, давно поглотившая весь уголь и теперь жадно пожиравшая деревянный хлам из быстро пустеющего чулана. Постирать бинты, сменить под раненым травяную подстилку, сготовить жалкий обед, который никого не насыщал, но позволял не умереть с голоду.
Еду и немного дров добывали Варка, Ланка и Илка. Небольшие поленья и щепки таскали у дядьки Антона – так звали хозяина Починка-Верхнего, а хлеб насущный зарабатывали честным трудом. В первый же день дядька Антон, хмуро оглядев представшую перед ним оборванную троицу, заявил, что платит только за работу, а сколько народу ее будет делать, ему плевать. Варка не спорил. Это показалось ему справедливым. Выяснилось, что работать так отчаянно и самозабвенно, как в первые дни, когда он пытался усталостью прогнать черное горе, уже невозможно. Боль ушла внутрь и больше не душила его каждую минуту.
Он колол, Илка с Ланкой складывали, но к полудню колун сам вывалился из рук. Хорошо, по ноге не попал. Варка отполз в сторону и привалился спиной к поленнице. Илка остановился, выронил полено и некоторое время глазел на тяжко дышащего Варку, а потом шагнул вперед, медленно нагнулся и поднял валявшийся у чурбака колун. Варка зажмурился, ожидая, что тот засадит себе по ноге, но обошлось. Илка тюкнул по чурбаку и тюкал до тех пор, пока чурбак не раскололся. Колол он медленнее Варки, но все же работа шла. Теперь они могли меняться. Варка подумал, что Илке полегчало, но тот по-прежнему молчал и делал только то, к чему его принуждала Ланка.
На этот раз хозяин насыпал в Варкину шапку крупы-черняшки, в которой почему-то попадались красивые желтенькие камешки, прикрыл все это не очень толстым ломтем хлеба и сказал:
– Девку-то здесь оставьте. Чего ей туда-сюда мотаться.
Крайн как в воду глядел. Похоже, пригорские нравы были ему хорошо известны. Ланка съежилась.
– Какую девку? – переспросил Варка, озираясь. Честнейшие синие глаза выражали неподдельное изумление.
– Вот эту. – Корявый палец уперся в Ланку.
– Сам ты девка, – хриплым дискантом заявила Ланка. – Разуй глаза, дядя, парень я.
– Не груби старшим, – Варка осторожно треснул Ланку по затылку, – простите, хозяин. Это мой младший брат. Илларионом зовут.
– Ларка я. – Ланка шмыгнула носом, старательно вытерла его рукавом.
Хозяин Антон глядел с сомнением. Одинаково, по-мужски завязанные хвосты неопределенного белесого цвета, одинаково светлые глаза, одинаковый слой грязи на тощих голодных лицах, только один высокий, а другой едва ему по плечо.
– Нежный больно брат-то твой. Ручки беленькие.
– Так ведь младшенький, – ласково сказал Варка, – баловали его.
– Чего он привязался, – пробубнила под нос Ланка, ссутулившись и ковыряя землю тупым носком тяжелого ботинка, – пошли домой, жрать охота.
И они пошли, причем Ланка старательно горбилась и загребала ногами.
– Тебе бы в театре играть, – восхитился Варка, когда дядька Антон остался далеко позади.
– А я и играла, – гордо сообщила Ланка, – на балу у господина наместника в живых картинах.
– Кого?
– Белую лилию, символ невинности и красоты.
– Ха, – хмыкнул Варка, – оно и видно. А в рукав сморкаться где научилась?
– На тебя насмотрелась, – ответствовала прекрасная Илана, – давай хлеб сейчас съедим, а то я до дома не дойду.
* * *
Через несколько дней, когда куча чурбаков уменьшилась наполовину, на руках у всех троих красовались кровавые мозоли, а Ланка то и дело хваталась за спину, хозяин для обычного расчета не вышел. Вместо него на крыльцо выкатился круглый тючок, туго-натуго перевязанный серым пуховым платком. Снизу из-под платка виднелись валяные сапожки, сверху – носик пуговкой и красные щеки.
– Деда совсем скрутило, – пропищал тючок, – лежит – не встает. Мамка говорит – идите на кухню.
На кухне Варке сразу понравилось. Во-первых, тут было очень тепло. Во-вторых, на добела выскобленном столе стояла большая миска пышной рассыпчатой каши. Из каши торчали три деревянные ложки.
– Мир этому дому, – сказал Варка, стягивая шапку.
Рядом слабо ахнули. Варка с трудом оторвал взгляд от каши. Перед ним стояла маленькая иссохшая женщина, похожая на полевой цветок, сто лет пролежавший в каком-то забытом гербарии. Волосы, глаза, одежда – все казалось серым, плоским, покрытым беловатой плесенью.
– Вы… Вы вернулись? – спросила она, слегка задыхаясь.
– Чего? – растерялся Варка. – Нездешние мы… первый раз тут.
Женщина подобралась поближе, не сводя глаз с его лица.
– Но ты крайн?
Варка почувствовал, что никак не может закрыть рот.
– Я кто? – глупо переспросил он.
Женщина смотрела на него с отчаянием и надеждой.
– Не… какой еще крайн… Варка я… А это мой брат Ларка. Из Белой Криницы мы… – «Тоже сумасшедшая, – вдруг понял он, – совсем безумна. И помешалась очень давно».
– Крайнов не бывает, – шмыгнув носом, сообщила Ланка.
– Тогда почему ты такой… – с глубокой тоской спросила женщина.
– Какой?
Но женщина уже опустила голову, отступила в тень.
