И вот теперь они сгрудились у дерева жалкой понурой кучкой. Мокрые, хлюпающие носами от холода, запорошенные снегом. Одни против бури, которая накрыла уже полстраны и яростно рвалась к морю. Мертвые ветви над головами бились друг о друга с жестким костяным стуком.
Долговязый Варка, подставив ветру сгорбленную напряженную спину, сгреб в охапку всех трех девчонок, стараясь укрыть их своей душегрейкой. Девчонки глядели на то, что осталось от цветущего луга. Снег таял на слипшихся волосах, струился по щекам, как медленные тихие слезы. Рядом топтался Илка и бубнил: «С ума все посходили… Давайте домой…» – но сам никуда не уходил.
Появление крайна радости никому не доставило.
– Вот, – сказала Фамка, – все пропало.
Сквозь снег еще пробивались зеленые копья молодой травы, жалкими кучками поднимались кустики гиацинтов. Белые цветочные кисти припали к земле под тяжестью липкого снега.
«Долго держались, – с изумлением отметил про себя господин Лунь, – в других местах уже сугробы по колено».
Но сколько бы они ни держались, сил у них больше не было.
– А чего вы, собственно, хотите? – инквизиторским тоном поинтересовался он. Настроение было паршивое, и есть хотелось ужасно.
– Цветочки жалко, – шмыгнула носом Жданка.
– Это было… почти как дома… – шепнула Ланка.
– Ненавижу смерть, – резко высказался сын травника.
– Смерть всегда побеждает, – пробормотала Фамка, – всегда.
– Дуры, – встрял Илка. – Так убиваться из-за цветочков. Будто мало настоящего горя видели!
– Горя, я полагаю, было уже достаточно, – сурово возразил крайн.
Он вдруг выпрямился, насколько позволяла больная спина, весь подобрался, перестал жмуриться от летящего в лицо снега.
– Сейчас я вас научу строить «круг».
– Чё, хоровод водить будете? – ухмыльнулся Илка.
– Ты тоже будешь, – порадовал его крайн.
– Да чё я-то… У меня волшебные цветочки не растут. Зачем я вам?
– Для сохранения метафизического баланса креативных компонентов, – академическим тоном разъяснил господин Лунь. – Ну что ж, хотим мы одного и того же. Значит, будем об этом просить. Все вместе. И попробуем узнать, так ли уж мы одиноки и бессильны перед лицом торжествующей смерти.
* * *
Плечом к плечу, тесно сцепив руки, спиной друг к другу, лицом к воющей буре. Слева Илка чувствовал хрупкое Ланкино плечико, справа – костлявое плечо Варки. Но не было больше ни Варки, ни Илки, ни самого крайна.
Они были свечой, узким языком пламени, устремленным вверх, невзирая на яростный ветер.
Дядька Антон высунул нос наружу, чтобы отгрести снег от двери. Выходить в метель не хотелось. Но не отгребешь, потом придется через окно лазать. Потирая поясницу, он вытащил из сеней широкую деревянную лопату да так и застыл, опершись на нее. Над Своборовой пустошью танцевал, гнулся, тянулся вверх колеблемый ветром огонь.
Они были высоким костром из тех, что жгут на Иванов день, отгоняя злых духов.
В Дымницах все сидели за закрытыми ставнями, топили печи, слушали, как воет в трубах, как от злого ветра трясутся стены. Снег несло из конца в конец пустой деревенской улицы, и никто не видел, как над лесом, над вершиной холма упираются в тучи длинные языки пламени.
Они были огнем и стали чистым светом, широким лучом, пробившимся к небесам.
В Трубеже госпожа Элоиза Гронская, кутаясь в пушистый платок, стояла у залепленного снегом окна. Стекла дребезжали, из окна дуло немилосердно. Но она стояла, не могла отвести глаз от далеких бесшумных зарниц, плясавших в тучах над невидимыми горами. «К добру или к худу, – шептала она, – к добру или к худу?»
И тогда они подняли головы и увидели над собой голубое небо.
* * *
– Это все мы? – прошептала Жданка, глядя на крайна совершенно круглыми глазами.
– Разумеется. Один я на такое не способен.
Варка рухнул в мокрую траву и стал смотреть вверх.
Голубая промоина в облаках понемногу затягивалась, ее сносило на юг. Ветер бушевал по-прежнему, и снег летел, закрывая от них все Пригорье, но здесь, в широкой полосе у подножья гор, он падал теплым дождем на венчики нежных весенних цветов, которым не было места в этих суровых горах…
– Смотрите, – прошептала Фамка, осторожно коснувшись мертвого дерева.
Голый ствол покрылся тонкой кожицей светлой молодой коры.
– Ну а теперь мне дадут поесть? – спросил крайн. И тут же понял – не дадут. Птенцы-подкидыши сидели на отвоеванной у зимы поляне, и вид у них был совсем безумный. Пришлось идти на кухню самому, самому топить печь, самому варить опостылевшую горошницу с солониной. И ничего, сварил, получилось куда лучше, чем у Фамки, которая вечно экономила дорогую соль и ни за что не истратила бы сразу недельный запас мяса.
Глава 8
Зиме не удалось захватить цветущий луг. Буря прошла, и весна вновь устремилась в Пригорье. Замок с его красотами, тайнами и сокровищами вдруг показался скучным и темным, зато все очень полюбили сидеть под деревом, глядеть на отступающий вниз по склону снег, на высокие облака, на птичьи косяки, медленно переплывавшие небо над пустошью.
Дерево оказалось лиственницей. От голого ствола во все стороны тянулись тонкие молодые побеги, опушенные мягкой зеленью. Жданка потихоньку, пока никто не видит, гладила неколючие новорожденные иголки. Господин Лунь часами просиживал в прозрачной тени, прислонившись к искореженному стволу. У него было лицо тяжко раненного, случайно нашедшего положение, при котором ничего не болит. Усталое облегчение и страх нарушить хрупкое равновесие.
Обычно он молчал, но иногда тихим голосом рассказывал, что в Садах скоро начнут цвести яблони, и красивее этого нет ничего на свете, что на скалах над замком по весне можно отыскать голубой водосбор, что в Лихоборском лесу, по слухам, живет леший, а в Бреннском растет ягода заманиха: кто ее съест, тот забудет, куда шел, и никогда уж из леса не выйдет. Рассказывал вроде бы Жданке, которая слушала жадно и всему верила, но в такие минуты остальные тоже норовили подобраться поближе.
Однажды над лесом показался нестройный птичий клин, тянувшийся над пустошью. Белая цапля, обычно бродившая по поляне в поисках улиток, вдруг заволновалась, забила крыльями и разразилась жалобным, столь памятным Варке криком.
Клин сломался, птицы снизились, стали видны сложенные крючком шеи, длинные ноги, белоснежные сильные крылья. Цапля крикнула снова, в ответ с высоты донесся тонкий призывный крик. Клин уходил на юго-запад, цапля бросилась вниз по склону обычным своим полускоком-полулетом и вдруг, оттолкнувшись, оторвалась от земли. Отросшие белые крылья уверенно толкнули назад синий весенний воздух. Новый крик – и цапля устремилась вперед, понемногу нагоняя стаю. Догнала, пристроилась в конце клина и сразу стала неотличима от своих сородичей, одержимых весенней мечтой вить гнезда на Бреннских болотах. Птичий клин быстро заскользил над пустошью, огибая горы.
