– Ну почему же – никогда? – Откровения тронули Харшу.
– Да потому что! Потому что нет у меня другого пути. И не было никогда. Я должна отдать взятое напрокат. То, что чуть было не погубило меня. А он…он забудет меня, если еще не забыл и сто раз не пожалел, что пошел за мной. За предательницей. Наши жизни так отличаются. А моя столь кратковременна. Нам все равно не быть вместе. Никогда. Никогда! Нельзя подставлять под удар всех существ лишь потому, что я захотела жить долго и счастливо.
– Может тогда мы найдем того, кто смог бы тебя защитить от Аймшига? К чему эти жертвы. Ведь что за предубеждение – либо я, либо они. Если ты будешь счастлива, то все остальные нет. Если все остальные будут счастливы, то ты – нет. Как это умещается в твоей голове?
– Нет, Харша, это пустое. Хватит болтать. Все уже решено. Мне лишь надо принять свою судьбу.
– Ну, а если твоя судьба – это бороться за своё счастье?
– Но я не хочу бороться. Счастье – это то, что приходит само. За него не нужно бороться. Было бы ошибочным думать обратное. И если в жизни мне предстоит лишь борьба, то я не хочу такой жизни. Я знаю лишь одно. Что я больше никого не полюблю. Никогда. И пусть я останусь одна до конца своих дней. Ничего страшного. Пусть так. – Марианна категорически замотала головой.
– Не говори так, все пройдет. – Утешала Харша.
– Если любовь истинная, то не пройдет.
– О, Мариэ, ты так молода, что не знаешь, как переменчиво сердце. – С грустной улыбкой сказала нагини.
– А ты любила? Скажи мне Харша, раз так говоришь? – И взгляд ее направился будто пронзая светом глаза принцессы, просвечивая насквозь ее душу. И та опустила взгляд, не выдержав силы правды. А правда была так очевидна. Она сама поняла ее лишь несколько дней назад, когда, сидя за стаканом местного вина, вынутого из заначки, смотрела на безутешную горесть Джолмы. Та собака, Ринчен, распростершаяся снизу долина, блики солнца от украшений… Тогда будто проснулась от тысячелетнего сна обманутости обидами, страхом, ненавистью, местью. И даже любовь, что была в ее жизни, никогда не была настоящей, правдивой, драгоценной. Всегда смешана с ревностью, страстью, выгодой. Возможно ее всегда и тянуло к Селдриону лишь потому, что она видела их прежнее счастье с Арсалиэ. Хотела как бы заразиться его способностью любить. И все это выливалось… О боги… Все выливалось в паразитизм, шантаж, влечение, замешанное на зависти. Зависти к его великой любви. Такой же любви, что видела сейчас в глазах Мариэ. И скорее всего лишь она виновата в том, как он изменился со смерти жены. Когда начал брать, не давая взамен. Своим вмешательством в его судьбу, в его энергетику, принятием облика Арсалиэ, хоть под маской утешенья, она нарушила ту святость, что мог он хранить нетронутой многие годы. Внесла в её облик часть своей жалкой натуры. Надругалась над ЕЕ памятью. Это она ожесточила его, заставила закрыться, выдавая наружу лишь свои пороки. И она не смогла больше держаться. Зарыдала. В слезах искупленье. А Марианна с обливающимся кровью сердцем, обняла ее как любимую подругу, утешая, с нежной заботой, спонтанно изливающейся на всех, кто был рядом. Этот могучий поток хотел пробить окна и двери и хлынуть навстречу Ему, тому единственному, где бы он ни был.
***
Из комнаты Марианна вышла решительным шагом, словно болезнь отступила. В общей комнате ее уже ждали. Незнакомый невысокий и весьма худосочный человек с копной волос и веселыми морщинками вокруг глаз, вышел навстречу. Ее что-то спросили. Переводчик. Да, уверена. Да, точно. Ринчен, поднеси тазик поближе. Остальные сидят полукругом разбросанные по комнате. Лица напряжены. Старичок в джинсовых шортах и серой накидке подошел, ближе улыбаясь полубеззубым ртом. Но все, я решила. Так надо. Кивнула. И левой рукой, будто приобняв ее за спину, хотя и не тронув, нанес сокрушительный удар тремя собранными вместе пальцами правой руки. Прямо в солнечное сплетение. От резкой боли комната пропала из вида, она на миг перестала, потеряла любую способность дышать и упав на колени изогнулась дугой. Паралич как при столбняке. Мышцы парализовало, и она застыла в дикой агонии. Он подошел со спины и занеся топором правую руку, ударил ребром ладони по выгнутой спине. И ее тут же буквально вывернуло наизнанку, прямо в придерживаемый Ринченом синий пластиковый тазик. Спустя несколько минут, когда уже приходила в себя, кто-то подсунул ей кружку с напитком. Шафрановая вода золотистого цвета
81. Она отпила и автоматически проведя пальцами по поверхности и почувствовав шероховатость, отдалила кружку от себя, разглядывая рисунок. На белом фоне прорисованный золотистой краской стоял павлин. В окружении таких же золотых цветов, в золотистой кайме. Такой простой, схематичный рисунок кистью. Явно не дорогой китайский фарфор. Скорее всего эта кружка имела тысячи братьев близнецов, штампуемых на механистических заводах. Но это был именно золотой павлин. И это была кружка ламы Чова.
***
Они сидели на остановке. Не пойми где в горах оказалась остановка. Она никак не была обозначена и если бы не Лхаце, то не нашли бы. Тем более в таком тумане. Но Марианна радовалась, еще не подозревая, каково это ехать по сложному серпантину при такой видимости. Душу грела мысль, что они заботятся, охраняют. Лама Чова и прочие. Напустили облаков, лишь бы воплощение древнего ужаса не смогло ее обнаружить. Тот, наверное, был в ярости. Рвал и метал не в силах отыскать уже совсем новую, свободную в своей обычности Марианну. Правда внешность пока еще не совсем поменялась. Хотя точнее сказать – вообще не поменялась. Изменилось лишь отношение к ней окружающих. Стало спокойнее. Теперь она была просто красивой, как тысячи-тысяч молодых девушек. И хоть кепка стража была утеряна в пещерах среди демонов разных мастей, она продолжала носить головной убор в общественных местах, а еще иногда и маску. Теперь на голове её красовалась модная бейсболка с прямым козырьком, подаренная Фисларом. А что поделать, страх – дело долгоиграющее. Она уезжала учиться рисовать. Хотя до того, как лама предложил ей этим заняться, никогда прежде не брала кисти в руки. Разве что в глубоком детстве. Ну а теперь… Согласилась. Ведь так необычно, причудливо кроется ткань нашей жизни. Год назад – почти дипломат, а теперь – будущий тханкописец
82. Кто бы знал. Кто бы знал…
Фислар тоже сидел рядом на камне, обросший, утративший лоск лондонского света, оттого все больше схожий с тем, прежним Фисларом, пилившим до кровавых мозолей деревья в лесу Владыки Селдриона и переписывающим строки про цветы на кладбищах вселенной. Тем Фисларом, что еще не отучился мечтать. Что, возможно, только сейчас из состояния гусеницы или личинки, достиг состояния Элихио – вечного странника. А она сумела разглядеть его суть еще тогда, в сиреневых сумерках цветущих глициний. О, Элихио, никогда не отыскать тебе дом сколько бы ты не пытался. Даже тот, временный дом, где, сидя в своей келье, ты вдруг посмотришь в окно, и обомлев от неожиданности, увидишь две радуги в небе, с которого дождем упадут мелкие светло-желтые цветы
83. Эти цветы покроют собой всю землю, крыши, дороги, собак и людей, будут гроздьями свисать с хвойных веток, а потом так же внезапно исчезнут. Тогда, узнав об уходе из мира ламы Чова, ты все же решишь написать Киту огромное письмо с извинениями. Ровно так, как перед уходом в тот самый день наставлял тебя мастер. И, не выдержав надрыва разлуки, Кит достанет билеты на самый ближайший рейс, потратит неимоверные деньги на проводников и все же добравшись, увидит того, кто изменил всю его жизнь. Увидит, стоя в опаленном пустынным ослепительным солнцем дворе, того, кто никак не изменился с их последней встречи. А сам он уже наполовину седой, промотавший свое состояние, победивший рак кожи, уставший от жизни простой и жалкий. Вновь узрит свое божество, которое теперь стало лишь еще дальше, еще недостижимей в этих красных накидках с обритой налысо головой.
