Застыла как изваяние. Оледенела внутренне. Просидев так пол часа или около, безмысленно, поникше брела к реке. В такие минуты больше всего хотелось стать собой, так надоели эти ноги. С ними и скорость ни к черту, но нет, нельзя. Поэтому она продолжала плестись по пыльной каменистой дороге, подметая землю черными кружевными юбками. Когда ей становилось невыносимо – всегда шла к реке или ручью, будто им можно доверить все свои тайны и страхи. Родная стихия звала к себе. Ровно как в ту ночь, когда по тайному ходу скользила в царские купальни, где следила за изумрудными отблесками воды, подсвеченными насквозь изнутри ранним солнцем, утешаясь от слез, пока не пришел мыться Селдрион с разбитым в кровь кулаком. Уже тогда значит был неравнодушен. Почему она только сейчас вспомнила про его руку? Значит уже тогда…
В одиночестве и тишине память обостряется. Идешь себе, идешь, а такие моменты приходят на ум, из неоткуда, будто всплывают из глубины так ясно, словно нет ничего вокруг, и ты на машине времени перемещаешься в тот самый момент. Переживаешь его снова. Анализируешь. Отпускаешь. Когда-то застреваешь, и он потом еще долго играет в мыслях ностальгией или радостью, может виной, а иногда и горем.
Вода журчала рядом. Всегда холодная, всегда новая. Лама Чова говорил, что это и есть наша истинная природа – свобода от омрачений. Беспримесно чистая, сама себя очищающая. Сияющая подобно солнцу и непрерывная подобно реке. Течет себе из неоткуда в никуда. Стоит оставить ее как есть, не отвергать и не привязываться к тому, что приходит и уходит, как вся грязь прибьется к берегам, осядет на дне и вот уже спонтанная чистота вырывается наружу. Харша сидела на камне, гладила его любовно. Нагретый солнцем, здесь казался желаннее, чем на безбрежных пустошах сверху. Она обернулась по сторонам. Река так манила, звала к себе, что нестерпимо захотелось окунуться. Хоть тут и бывают люди, но только на дороге, вряд ли пойдут сюда. Непереносимо хотелось погрузиться в студеность потока. Она скользнула между камней и погрузилась в бурлящие воды. И тут же в тело будто вонзилось тысячу спиц, дыхание перехватило, движения затормозились. Она глубоко выдохнула, чтобы не вскрикнуть. Но скоро все отступило, ручей показался родным и бодрящим, и она плыла против потока, сносимая им обратно, извиваясь длинным хвостом, так долго, что человеку не в силах было бы выдержать. Игристое солнце переливалось, искрясь в бурлении волн, ее длинные иссиня-черные волосы расплелись и лежали, окутывая спину, пока она еще умывалась, сидя в воде на кольцах хвоста. Развернулась было выползать, взглядом ища тропку, по которой спускалась, как замерла. Сердце рухнуло в желудок. На берегу, буквально в нескольких метрах от нее стоял человек. Сразу узнала его, аж губы побелели. Тот парень с осликом и чаем, она уже и не помнила, как его звали. Какое-то тибетское имя, звонкое как колокольчик. Она поджала губы. Он глядел на нее замерев так же, будто два зверя случайно встретились на незнакомой для обоих тропке. Стоят и не знают, что же им делать по их звериным обычаям. У Харши в ушах звенело, тело не ощущалось, и она не могла владеть им. В голове один за другим перебирались возможные варианты, и она уже открыла рот, чтобы соврать, как он опередил ее.
– Я знаю кто ты. Я видел.
Он сказал это. Да, черт побери, он сказал это на языке нагов. Словно почудилось, будто ручей с ветром на пару поигрались, переврав слова в то заклинание, которое хотелось бы слышать. Не шелохнувшись, она только прищурилась. Тогда он повторил.
– Я знаю кто ты. Я видел тебя. Не бойся – я тоже из этого рода.
– Откуда ты знаешь этот язык. – Харша издалека пыталась прочесть на его загорелом лице тень обмана, но взгляд был бесхитростным.
– Я же сказал. Мы из одного рода. Я тоже не человек.
– Тогда хватит прикидываться. Покажи себя.
– Выйди сначала, ты, верно, замерзла.
– Покажи себя! – Взревела она. И слова эти с надрывом взорвавшиеся, как последняя надежда, отчаянная тоска по правде, нетерпеливая.
Вот почему у него такие зеленые глаза. Травянистые. Худощавое гибкое тело плавно переходило в хамелеоново-зеленый хвост с крупными темно-еловыми пятнами, украшений почти не было, только браслеты и маленькие серьги из золота. Простолюдин – мелькнуло в ее голове, пока она, не торопясь выползала из воды. Он ждал ее. Как хорошо, что сама уже без украшений. Не нужно мне тут, чтобы еще кланялись. Она старалась не думать о его внешности, но некто внутри уже успел отметить про себя ощущение особой гармоничности его присутствия. В жизни ей не довелось пересечься с простыми нагами. А в этом мире может все немного по-другому? Он тоже заметил отсутствие украшений, хотя всегда хотел судить о других исключая проявления статуса, не предвзято. Но взгляд его цеплялся о то изящество, с которым она двигалась, мягкость, так сильно контрастирующая с напряженно-внимательными глазами, высокими надменными скулами и вздернутыми тонкими бровями. Ее широкий распластанный нос в сочетании с другими чертами давал ощущение схожести с американскими индейцами, если бы он знал таких. Как же был похож на индейца ее отец. Марианна отметила это еще будучи в чертогах нагов. Нет, она точно не здешняя.
– Так значит Зара из Казахстана? – Припомнил он, доверчиво улыбаясь.
И когда импульс доверия, излучаемый кошачьими глазами того, кого она даже забыла по имени, тронул мягкой лапой ее сердце, нагини прорвало. В тот день ей казалось, что это был самый долгий разговор за всю ее жизнь.
Аймшиг
– Поклонничка себе завела? – Спросил он, ковыряясь в зубах осколком кости.
Харша молчала. Его присутствие она ощутила сразу, как только он сел на камень неподалеку, проявившись из воздуха. До его появления, она умиротворенно выкладывала камни почти любовно промазывая щели между ними раствором. Ступа возвышалась уже до пояса. Церин, который просто перевел на тибетский свое настоящее санскритское имя Джарадаштин, что означало «долголетие», сменил ее на посту, чтобы отправиться за провизией и водой. Он должен был отсутствовать весь следующий день, пока Харша, чье имя на санскрите значило «неудержимая радость», что она только сейчас узнала от Церина, деликатно умолчавшего о втором и буквальном переводе, дабы не выглядеть грубым, возводила стены ступы.
– Где ты хоть его откопала, расскажешь? – Он причмокнул губами, засовывая кость куда-то за пазуху традиционной тибетской куртки. – Ей, ты что оглохла? – Крикнул громче, видя, что она не реагирует. – Ну так что у вас тут любовь-морковь значит. – Не сдавался вампир подходя ближе. – Или как обычно нашла себе очередного раба и связала его клятвами?
– Убирайся пожалуйста. – Сдержанно произнесла она в ответ.
– Слова «убирайся» и «пожалуйста» как-то не сочетаются между собой, тебе не кажется? – Он оглядывался по сторонам почесывая бороду.
– Я не хочу с тобой разговаривать, Аймшиг, просто уйди. – Харша повернулась к нему, скользнув черноглазым взглядом-бритвой.
– А я хочу. С каких это пор ты меня избегаешь?
– Тебе напомнить весь список твоих проступков? – В ее глазах неумолимая твердость. Он стиснул кулаки, но не отвернулся.
