К полудню дошли до деревеньки. По местному мнению – городка. Улицы узкие пустынные. Город огорожен со всех сторон высокой каменной стеной нескольких сотен лет на вид. На подобие главной площади собирались люди. Женщины пряли пряжу, старики читали мантры, сидя на обочинах возле домов. Монахи что-то спросили у местных. И тут же некто вызвался их проводить. Петляли по улочкам, то и дело нагибая голову, чтобы пройти по узким нависающем тоннелям между домов, которые стояли так близко, что, казалось, от того бездонного неба кочевников оставались лишь лоскутки. Связки дров на лежали крышах, обозначая статус хозяев. Не стоило на них смотреть, потому что под ногами, на каменистых дорожках лежали экскременты животных, которые убирались лишь для того, чтобы стать сухим топливом для печей, поэтому Харша вскоре перестала мотать головой по сторонам, а принялась увлекательно перескакивать с ноги на ногу, ступая по дороге, как по минному полю.
Их как обычно пригласили в гости, в этот раз расселив по соседним домам. Харшу поселили отдельно ото всех. Гуру Чова бдел о том, лишь бы никто не заметил ее ночное перевоплощение. После того как все расположились, она, чувствуя себя в очередной раз покинуто, не смогла остаться со старыми монахами, которые все свободное время посвящали перечитыванию и бубнению своих практик, а также не могла и разделить радости молодых, отправившихся разведывать город. Да и разведывать тут было нечего. Обойдя вокруг города буквально за десять минут, она нашла его покинутым и скучным. Прежние селения больше нравились. Там были рынки, площади, можно было глазеть на пыльные грузовики или пытаться отыскать площадку с новым видом на окрестности. Здесь же ничего не было видно. Повсюду стены. В город можно попасть лишь, с одной стороны, пройдя меж статуй стражей. Ей показалось, что стражи были маловаты и выглядели не так свирепо, как в действительности. Женщины с пряжей проводили незнакомку в черном подозрительными взглядами. Та слышала, как они шептались. У ламы здесь было дело, но он никому не говорил какое, и если бы не он, то вряд ли они ночевали бы здесь. Харша бесцельно брела за ворота, скрываясь от лишних глаз, не оставляя попыток повторять за монахами читая про себя мантры или пытаясь отыскать свое «я». Но размышления о пустоте как обычно вытеснялись вспышками воспоминаний. Ягненок во тьме, возникший из неоткуда после трех хлопков в ладоши, тулку поделившийся с ней конфетой. Так странно, но те мысли о материнстве вновь испарились куда-то будто бы их никогда не было. Она казалась себе снова незнакомкой. Все слова, действия, реакции. Возможно ли предсказать их появление, или все возникает бесконтрольно? Что-то теплилось в сердце вспоминая Церина. Его глупый букет, который раскритиковала. Тупое методичное размешивание цемента до боли в запястьях. Серая жижа сопротивлялась будто живая. Даже веселье ощущаешь, когда нет всего этого. Хотя это вроде искупительного билета от болезни. Но возможно ли приобрести такой. Или дело не в ступе? Если бы все было так просто, то все больные строили ступы направо-налево и жили бы вечно, но такого не бывает. После вчерашнего, сомнения в словах учителя, что посещали ее иногда, исчезли как утренний туман. Теперь она знала, что верит ему. Беспрекословно. Хотя и раньше посещали подобные мысли, но по сравнению с настоящим осознаванием, все прошлое казалось детской игрой, чем-то ненастоящим. Вот теперь-то она поняла, вот теперь-то она ощущает все то, о чем пишут в текстах. Пылью со стоп моего всеблагого учителя… Захотелось наклониться к земле. Вот здесь они сегодня проходили. Он ступал здесь…Она наклонилась. Худые пальцы уперлись в землю, будто требуя от нее замены великолепию ступавшему по ней, обещаний вечности. Харша замерла. На небе ни облачка, вокруг большие песочно-серые валуны выше человеческого роста. Откуда он взял цветы? Ведь на долгие километры вокруг не растет ничего. Она не видела его с вечера. И даже за сутки он не смог бы спуститься туда, где были луга, где была хоть какая-то жизнь. Это невозможно. Даже в обличие нага, чья скорость быстрее, он не успел бы. Как можно…Что ты таишь от меня Церин? Кто ты? Этот ослик все время для вида. Настоящий ведь. Неужели здесь на Земле еще остались наги способные летать? Кто-то шел из города. Харша резко встала и повернула направо. Хотелось обойти город с внешней стороны.
Это было бесцельно и бесполезно. Трачу время зря, пока другие практикуют. Но все же было сложно заставить себя заниматься тем, значение чего виделось с трудом. Они выросли здесь, сроднились с божествами, мантры которым читают сутками напролет. Я здесь лишь около года. И с удовольствием твердила бы мантру, чтобы снова призвать на встречу синеглазого в царской короне, что может входить в комнату – не входя в нее. Но она не знала его имени. Лама Чова – это не он, она уже давно поняла это. Вычислила. Но невозможно было отрицать их связь. Близкую как у матери и ребенка, ближе, чем у влюбленных и друзей. Настолько близкую и настолько другую, отличную от всего, что испытывала ранее. Связь учителя и ученика сложно передать словами. Это и отеческое, и дружеское, очень закрытое, интимное, наполненное обязательствами и чистой преданностью. Вера подобной силы, что скажи лама Чова – Харша иди прыгни со скалы, то Харша пойдет и прыгнет, потому что знает, чувствует, что он никогда ни при каких обстоятельствах не пожелает ей вреда, и понимает абсолютную правдивость, искренность, чистоту его помыслов, карта дорог которых навсегда останется для нее тайной. Будто зрячий ведет слепого. Что будет, если слепой вдруг усомнится? Станет спрашивать и выпытывать «А зряч ли ты? И что ты видишь? И как это выглядит?». Ибо, что бы не описывал зрячий слепому – тот не способен распознать это как истину. И если он говорит – там пропасть, не ходи туда, значит так и есть. Разница лишь в том, что сейчас доверяясь учителю, ты слеп лишь на время. Доверяясь ему больше и больше, следуя его наставлениям, глаза мудрости прорежутся и сам будешь видеть.
Вдоль дороги камни, исписанные священными символами, выкрашенные красками, выдолбленные в камне. Лежат тут веками. И пока она шла, размышляя об оке мудрости, заметила на крупном камне вдалеке глаза Будды. Она частенько встречала их раньше, но никогда не хватало времени постоять, подумать, поразглядывать. Художник не обладал хорошей техникой, а может местный камень был неудобным материалом, но даже издалека заметила простоватость работы. Марианна поехала изучать тханкопись. Повезло, она и без обучения хорошо рисовала. Арсалиэ была художницей. А у Харши, наверное, получилось бы еще хуже, чем было здесь. Но все же мысль автора была ясна. Завиток между бровями. Полуприкрытые веки. Запредельный взгляд. Хотелось бы когда-нибудь ощутить его. Вот бы увидеть его воочию. Вот так, своими собственными глазами. Не статую и не рисунок, а здесь и сейчас. Она прошла чуть дальше, не отрывая взгляда. Повернулась, посмотрела куда он смотрит. Вдали горы у самого горизонта – оттуда они пришли. И перед ними голая, утомляющая однообразностью пустыня, идя по которой оставляешь все мысли и остается лишь ветер и стук сердца. Дыхание. Она прошла еще дальше, повернулась на прощание и тут заметила между камней за большим глазастым камнем спрятавшуюся влюбленную пару. Харша пригляделась. Те целовались. Такие юные и страстные, что принцесса аж сморщилась от отвращения. Фу, люди. Как можно! Зажиматься за святыней. Эта молодежь – вообще никаких идеалов. Она сюда приехала черт знает откуда, а они живут тут и внимания ни на что не обращают. Молодые были так увлечены, что не замечали ее. Но это и не удивительно. Харша всегда двигалась бесшумно, как Селдрион или Аймшиг. Хорошо, хоть просто целуются, значит еще не полный разврат. Она повернулась и пошла дальше. Мысли о мудрости больше не приходили.
