– Это они… – Прошептала тихо. – Это они, они! – Аймшиг быстро повернулся, ничего не замечая. – Это они идут. Они идут. – На её нижних ресницах виднелись капли накативших слез радости. Поднеся руку к губам, она шептала, словно в бреду. – Слышишь? Слышишь эту музыку? – Она хватала его слабой рукой, пытаясь встряхнуть. – Я все не верила, но они идут. Они идут сюда.
Она все шептала и шептала, и откуда у нее только взялись силы, чтобы так долго сидеть, опершись на локоть и вглядываться в заваленный облаками мутный горизонт. Аймшиг закрыл лицо руками, не в силах вынести это. Она словно напевала себе под нос какую-то мелодию, слышимую как наяву. А у якши в ушах звенел только ветер. Наконец, бессильно соскользнула с локтя, повалилась на землю. Губы пересохли, на лице сияние победившего смерть, лицезрение вечности в глазах. Аймшиг только и слышал, как она говорила сбивчивым шепотом странные речи, недоступные его пониманию.
– Они подходят, они уже близко, Аймшиг. Звон цимбал эхом разносится по всему небосводу. Лазуревое сияние… Когда их не было, я все думала и думала, зачем мне эта пустыня, но вот теперь я вижу там их корабли, сотканные из цветов. Земля преображается… Пустыня покрылась пышным садом. Слышишь. Все в цвету, как весной. Там, где они проходят, земля становится золотом. Что за чудные звуки раздаются повсюду? Не довелось мне в жизни слышать таких… Как же их много. Тысячи тысяч. Несут зонты и победные стяги… Зонты и победные стяги…
Она затихла. Аймшиг тронул ее холодную руку. Глаза стеклянные, пустые, неотрывно замершие, устремленные в синеву неба.
А деревья продолжали прорастать. Те, кто были сверху, там в плывущих по воздуху кораблях, танцуя, кидали в землю бесчисленные семена, прораставшие сразу же, как по волшебству. Они вскидывались к небу, расширяли крону, и когда тени плывущих судов проходили над ними, внизу уже стояли усыпанные драгоценными плодами бесчисленные деревья. В воздухе плавно скользили миллионы лепестков появившихся из неоткуда и исчезающих в никуда. Харша сидела как обычно в своей позе посреди преображающейся пустыни. Когда процессия уже подошла к ней настолько близко, что можно было различить их лица, она заметила божество в короне, сидевшее на троне выше всех, на лотосе из сверкающих драгоценностей. Их огромные корабли словно уткнулись о невидимую мель и сверху вниз полетело множество хрустальных лестниц. Божество покинуло трон, вниз устремляясь, к ней на встречу, и свита несла за ним зонты и победные стяги. Когда он только ступил на первую ступень, она уже различила улыбку на округлом ласковом лице. Ей не верилось, что Он сам пришел за ней. Со всеми спутниками, тысячами тысяч танцующих даков и дакинь, несчетным количеством женщин и мужчин бодхисаттв.
Знакомый незнакомец, не торопясь спускался по лестнице. Улыбался так, словно долгие годы жаждал этой встречи. Глаза светились синевой. Сколько времени прошло…Как же долго они ждали друг друга… Харша вся потянулась к нему. Ее сердце трепетало. Она поднялась и пошла навстречу. Да, да, именно пошла, ибо не было у нее больше прежнего змеиного тела. Она была точно такой же, как тысячи тысяч дакинь, облачена в шелковые одежды парящие прямо над телом, к нему не касаясь. На голове корона, как и у них, и все тело в сияющих украшениях. Ей совсем не хотелось плакать, не хотелось бежать вперед или отстать сзади, стоя, теряясь в сомнениях, достойна ли этого. Таких скорбных мыслей у нее больше никогда не возникало. Никогда они больше не появлялись. Заблуждения ушли прочь вместе со сброшенной змеиной шкурой обусловленного существования.
Синеглазый остановился в паре шагов от нее. Окружающие девушки и юноши улыбались, словно сбылась их самая заветная мечта. Словно они тоже всем сердцем хотели, чтобы она стала одной из них. И теперь видя ее, трепещут от радости. Синеглазый поднял руку в жесте благословения. Музыка стала тихой и нежной, ласково шепчущей. Существа из свиты остановили свой танец. Звуки цимбал, флейт и арф растворились в воздухе. Мир словно замер. И Харша узрела его блаженную форму, недоступную взору смертных. Ту истинную форму, которой обладал одиннадцатиликий Владыка Состардательнозрящий
113, с тысячами рук с глазами на каждой, держащими драгоценные предметы, со шкурой оленя на левом плече, с головы до ног облаченный в царские одежды и украшения, а из его головы, горла, груди разносился свет коренных слогов. Он сиял светом тысячи солнц. Так ярко, что ни один глаз мирского существа не способен выдержать не ослепнув, не потеряв рассудок от страха. Но она узрела все в истинном свете. И узрев распознала явленное. Свет природы своего собственного ума, скрывавшийся в синих глазах юноши.
Сбросить оковы
Время на вершине горы утекало невидимым песком сквозь пальцы. Поднялся сильный ветер, с юга надвигались тучи, вокруг потемнело, начинались сумерки. Недовольный мир хмурился. Аймшиг не помнил уже сколько времени он сидит рядом с безжизненным телом. Кровь на его одежде стала подсыхать и задубела. А он просто сидел, впялившись в ее открытые, казавшиеся сейчас ненастоящими, глаза, своим пустым отрешенным взглядом. Опустошенным. Заброшенным. Нет, слез у него не было, да и быть не могло. Разве могут возникнуть они в иссохших черных колодцах, откуда, словно летучие мыши, лишь изредка вылетали гонимые тьмой подсознания, резкие, жгучие, губительные мысли.
Поза, в которой он сидел, уже давно покалывающей болью упиралась в поджатые голени. Он пересел рядом с ней, облокотив скрещенные руки на согнутые колени. Задумчиво глядел на запад, где уходящее солнце скрывалось за темно-серыми тучами. Смотрел туда, куда только недавно указывал ее дрожащий от напряжения восторженный палец, в ту сторону, куда она улыбнулась в последний раз. Повернул голову. Да, она все еще здесь, хотя давно стало ясно, что в ней уже не осталось ничего из бывшего ею. То самое, запредельно важное, непомерно главное, жизнь сохраняющее, блеском глаз отсвечивающее, уже испарилось, как мелкая лужица, оставшаяся после ночного дождя, исчезает, как только восходит жаркое солнце. И она испарилась, превратившись в тучи, приходящие с юга, уносимые ветром на запад. Туда, в тот край, в ту страну, откуда пришли они. Кто это был, он не знал и знать не желал, но именно они сейчас виделись ему виновниками произошедшего. Сглотнул, чувствуя, как из центра груди, приходящей дрожью разрастается злость. Теперь он дышал как-то прерывисто, мелко, словно на этой горе было мало воздуха. Подступающее чувство железным обручем охватывало грудь, обжигало, мешало нормально вздохнуть. Это была злость, переходящая в боль и боль, превращенная в злость. Все смешалось в едином бурлящем котле ненависти. В горле застрял невидимый ком, и сколько бы он не глотал, пытаясь прогнать его, ничего не выходило.
Вдруг резко, для самого себя, молниеносно и легко подскочил, словно буря гнева теперь вела его, управляла силами его жизни, и подняв пару камней в бессильной злобе, запустил их на запад. Камни, пущенные со сверхъестественным импульсом, летели прямо и долго, как пущенное из пушки ядро, и исчезли где-то в далекой невидимой глазу дали, в сером мареве сумерек. Дышал сильно, натужно. Взгляд потерялся в глубинах памяти, где только недавно, еще буквально вчера, она говорила что-то, смотрела отрешенно на кроны осенних деревьев, поправляя рукой волосы. Его лицо становилось темнее, но он и не думал об этом. Набравши полную грудь воздуха, он крикнул, что было силы, и крик тот был больше похож на рокот сотен военных рогов, сливающихся в унисон перед битвой, на низкий рык льва, разносящийся над саванной, на грохот сошедшей лавины. Это длилось так долго, что с ближайших скал посыпались камни, увлекая за собой, захватывая в плен новых и новых последователей, превращаясь в шуршащие потоки, вторящие его крику.
