Когда наступило то самое «послезавтра», она уже не стала слушать мычание и невнятные отговорки разжиревшего якши, и угрожая вылить на него стакан воды для ускорения пробуждения, смогла поднять его рано с утра, после недолгого двухчасового прерывистого сна.
Аймшиг шел тяжело, натужно вздыхая на каждом шагу, будто нечто тяготило его. Принцесса терпеливо ждала за каждым поворотом, пропуская людей и проезжающие машины, занимавшие большую часть узких улочек и едва не задевавшие прохожих зеркалами. Еще не доходя двухстах метров до храма, он сильно согнулся и шел будто выдирая ноги из трясины. Постоянно тер шею, нервно растягивая ворот футболки, будто тот душил его. Взглянув на лицо якши, нагини ужаснулась. Бледный как мел, с темными синяками под глазами, будто бы постарел сразу лет на триста. Кожа тонкая, как пергамент, ссохлась мелкими морщинами, на спине появился горб и старческая одышка.
– Что с тобой? – Спросила она тревожно.
– Шея болит… шея… куда ты меня ведешь? – Прохрипел он.
– Потерпи немного, когда мы придем ты сможешь сесть. Там много места.
И они продолжали идти, но каждый шаг давался будто взбирались на Эверест. Их обгоняли быстрым шагом разномастные прохожие, спешившие в храм.
– Зачем ты трешь ее, прекрати! – Она стукнула его по руке. – Ты уже до красна натер. Не трогай.
И хотя Аймшиг больше не прикасался к шее, Харша видела, как разгорается на ней подобное петле, накрученной вокруг горла, алое пятно.
– Я не могу уже, что ты делаешь?! Погубить меня решила? – Внезапно рассвирепел Аймшиг.
– Да что с тобой? – Харша заорала в ответ неожиданно громким сиплым голосом на незнакомом языке так, что проходящие мимо тибетцы обернулись.
– А ты не видишь? – Хрипел он.
– Нет.
– Тогда мы подойдем еще ближе – посмотришь наконец. – С ненавистью прошипел он, и шел, прилагая сверхусилия, на этот раз уже из злости, чтобы увидела и наконец поняла, отчего он так страдает.
До главных ворот оставалось метров пятьдесят. Харша с тоской наблюдала, как люди протискивались сквозь них, быстрее стремясь занять места получше, прямо на тех матрасиках и подушках, которые разложили еще вчера. Видя эту большую толпу, она только сейчас догадалась о смысле странных записок. Она резко обернулась на мощное постукивание по руке.
– Видишь, доигралась. Она опять проявилась, чтоб тебя. – Сипел как задушенный Аймшиг, хватаясь за горло.
Харша наконец разглядела причину его страданий. На нем висела огромная каменная табличка. Прораставшая из нее железная ржавая цепь туго обтягивала шею вампира, заставляя его склоняться ниже и ниже. На камне, бывшем размером во всю грудь Аймшига, постепенно прорисовывались странные огненные письмена. Он постоянно пытался приподнять булыжник, чтобы потереть саднившую грудь, но то и дело отдергивал руки, будто обжигаясь. Харша с тревогой спросила:
– Что это Айм?
– Мой позор, о котором я тебе уже рассказывал. Видать ты хочешь провести меня туда, где мне не рады, вот она и проявилась.
– Что значит это надпись?
– «Предателям здесь не место». Эти гады повесили мне ее на шею в напоминание о том, чтобы я и близко не подходил к таким местам.
– Она у тебя со времен изгнания?
– Она и есть часть моего изгнания! Харша я не могу терпеть, она же нагревается, ты что не видишь?! Пошли отсюда! – В бешенстве взревел монгольский хан.
Харша испуганно обернулась по сторонам, в надежде, что их никто не видит. Трое индусов задумчиво смотрели с противоположной стороны улицы. Молодая тибетка вышла из своего магазинчика и уже некоторое время неподвижно стояла, прислушиваясь к незнакомой речи. Аймшиг крепко схватил принцессу за руку и затащил в грязный проулок между домами, куда сгребали весь мусор и ходили облегчиться. Вонь стояла страшная. Аймшиг будто не замечал этого, с раскрасневшимися щеками и диким взглядом пытаясь стянуть цепь, чтобы та, хоть сколько-то дала возможность продышаться.
– Все пялятся. Что уставились! – Крикнул с ненавистью, махая рукой на людей, которые быстро отвели взгляды. – Как же я вас всех ненавижу, тупые, бездарные, жалкие куски мяса. Стоят, вылупились, сукины дети!
Харша с тревожным упреком смотрела на его мучения.
– Иди домой, прошу тебя, – шептала она, – я не думала, что все так плохо. Ты не говорил.
– Говорил, не говорил, какая разница. Да говорил я тебе. Дырявая голова! Все забыла. Опять. Ах, как жжется! С каждым шагом, становиться все тяжелее, горячее и туже сжимает горло. – Он тер грудь, едва приподнимая табличку.
– Иди, иди, дорогой, быстрее. – Харша похлопала его по спине, выталкивая из переулка, – Потом расскажу тебе, что было.
– Сдались мне твои россказни! – Крикнул ей вслед, брызжа слюной.
Несколько секунд стояла, провожая его долгим взглядом до ближайшего поворота, и затем, как очнувшись, поспешила занять место.
***
В храме тем временем народу было битком. Она поднялась наверх и еле-еле смогла протиснуться в самый центр – место находящееся прямо перед открытыми дверьми в алтарную с небольшим залом. Так что издалека ей было видно статую Будды и стоящий перед ним трон, который загораживали головы окружавших его тибетцев. Какой-то парень уступил ей место, она заулыбалась беззубым ртом кивая головой в благодарность.
По залу прокатилось движение. Сначала где-то на улице, а потом уже в зале и даже из микрофонов, повсюду разнеслось пение. Все вставали, расправляя в руках белые, синие, желтые шарфы
47, прокручивая сжимали четки, собранные горстью. Было тесно, Харшу со всех сторон окружали улыбающиеся сосредоточенной отрешенностью люди. Все пели. Сначала она просто раскрывала рот, пытаясь уловить слова и напев, а потом вступила, волнуясь, своим хриплым ломающимся голосом. Никогда не умела петь. Но звенящий напев, разносимый по бетонной коробке с круглыми колоннами и деревьями, прорастающими сквозь пол, заглушил, смел ее голос в общую кучу предвкушающего восторга. В задних рядах, люди стояли спокойно, даже смирно, сняв обувь, в одних носках на своих подстилках. В передних рядах, куда попала скрытая под маской старой тибетки в черном платье и разноцветном полосатом переднике наша знакомая, стояла толкотня и давка. Все стремились встать ближе к пустому проходу, по которому то и дело проходили охранники с суровыми лицами, строгими костюмами и взглядами. А люди вокруг такие разные! Рядом с ней стояли лысые монахини в бордовом, китаянки с одинаковыми прическами в защитных масках, снизу сидели старушки и ветхий мужичишко, который даже был не в силах подняться, чтобы приветствовать процессию. Невдалеке виднелись светлые волосы иностранцев, держащих один белый платок на двоих, мужчина и женщина, в возрасте. Молодая тибетка нянчила младенца, держа на коленях. Худой индус с усами, в темных очках, модный парень с пышной бородой, кудрявая женщина в широких штанах, пара в национальных парчовых костюмах! Бесчисленное множество. И все как один пели, каждый немного на свой лад, но получалось красиво, слаженно. Хор вдохновлял, мощь поющей людской массы будто приподнимала над землей, аж легче становилось. Харша пела и пела, блуждая взором по лицам, отмечая настороженную сосредоточенность, ожидание. Все такие разные, но с одинаковым восторгом смотрящие на уходящую вниз лестницу. Медленно и торжественно раздавалось пропеваемое в микрофон «ОМ МАНИ ПАДМЕ ХУМ»
48, а толпа вторила и гулом отражалось эхо со всех сторон.
