– Мы проголосовали, так что ты в меньшинстве тётушка Харша. – Съязвил Фислар и Харша взорвалась в ответ.
– Какая я тебе тётушка, я тебя в два раза моложе! – Орала она, а Фислар издевательски улыбаясь чесал подбородок.
– Ну это он тебя так все время называл.
– Но его здесь нет!
– Вот именно. Сразу так хорошо дышится.
Харша взяла себя в руки, молча наливая чай, плотно сжав скулы, только крылья носа ее вздымались, готовясь разразиться тирадой. Громко, подвинув к краю стола табуретку, она уселась, глядя искоса то на Марианну, то на Аймшига. Тот ухмылялся про себя, облокотившись на стену, пальцами вращая огромные перстни с самоцветами. Наконец не выдержала повисшей тишины.
– Как ты могла его бросить, он столько для тебя сделал? Он столько раз спасал тебя от смерти? Спас тебя, когда ты прошла через портал, поселил у себя во дворце, обучил языку, дал тебе все необходимое, спас от Аймшига, последовал за тобой в этот мир, бросив все что у него было, всю свою жизнь. Он столько страдал из-за тебя, а ты? Неблагодарная!
Марианна уткнулась взглядом в серые завихрения пара, исходившие от чая. Фислар достал телефон, пытаясь найти сеть.
– Тут нет связи. – Констатировал модный капитан очевидность.
– Понятное дело что нет. – Опять психанула Харша. – Поэтому я и послала его на перевал отправить сообщение всем вам. Чего он не сделал.
– Все понятно, – Фислар ехидничал, – а я-то думаю, что это ты меня вдруг приглашать решила. Мы тебе не нужны. Мы так, мусор за компанию.
Он сделал попытку выбраться, для чего Марианне пришлось встать и выйти, чтобы пропустить его. Накидывая пуховик на плечи, затягивая шарф, он прошептал.
– Спасибо за прием! – Он намеренно выделил последнее слово самым пренеприятнейшим тоном, какой у него был в запасе. – Тогда каждый сам по себе, я уеду отсюда, как только будет возможность.
– Подожди, я с тобой. – Марианна быстро засобиралась. Но нагини продолжила тираду, не поворачиваясь к ней лицом.
– Если бы ты знала, как он любил тебя. Я никогда не видела его таким. Как ты можешь поступать так? Все равно, что найти бриллиант в куче навоза, а потом выкинуть его обратно. Раньше я бы все отдала за такое.
Марианна вспыхнула.
– Если ты его так любишь, то забирай себе. Дарю. Мне такого добра больше не надо.
И когда они уже открывали дверь, чтобы выйти, Аймшиг вязко, низко произнес.
– Просто наша царевна стала никому не нужна, как только у нее закончились все уловки и деньги. Ни Владыке, ни даже своему драгоценному учителю.
Послышался шлепок пощечины. Она сидела красная с пугающим горьким взглядом, а вампир прижимал к щеке руку.
Воспоминания
Когда все ушли, она осталась одна в крошечной пыльной каюте, заваленной, как склад, вещами хозяев, что разрешили ей жить здесь. Они хотели поселить ее в своем доме, но Учитель настоял. Вздохнула. Слова вампира болью отзывались в сердце, заставляя терзаться снова и снова. Он не принял ее. Не принял. Сказал, что не обучает таких как она. В тот момент, казалось, что мир вот-вот и рассыплется на части. На карту было поставлено все, но эта карта проиграла. Кто виноват? Сама и виновата. Селдрион тоже поставил все лишь на одну карту, которая подвела его. Она думала… Все думала, рассчитывала, планировала, уже видела, как войдет в царский дворец проведя рядом с собой Учителя, прекраснейшего из всех богов, чьи глаза изливают вокруг синий свет, усмиряющий диких братьев. Белокожий, в короне и одеждах небожителей. Он – ее Учитель. Она – Его ученица. И грянут хвалебные гимны, девушки из свиты будут осыпать их лепестками лунных лотосов, отец склониться к их ногам. Братья смирят наконец свои гордые взгляды. Он должен был обуздать их всех, воспарить на облаке над городом и громогласно проповедовать Дхарму, которую те должны были хранить, но утеряли в веках в погоне за наживой и властью. Тут она станет главной жрицей, а отец пусть правит, только номинально. Реальной власти отныне у него нет, не должно быть.
Ах мечты, мечты. Увидев Ламу Чова в жизни, она не смогла сопоставить свои видения с реальностью. Но сердце кольнуло, волосы на голове зашевелились, из глаз потекли слезы. Смотрела на него с замирающим сердцем. Монахи вокруг что-то пели. Аймшиг сопел недовольно, хоть в этот раз и смог попасть внутрь храма. А она не отрывала глаз от заросшего грязными лохмами старика в желтой накидке. Колокольчики звенели в руках бритоголовых, мерно гудел гул их голосов, дым благовоний застилал полутьму храма, и она ощущала тот же восторг, что был у нее там, в Дхарамсале. Когда все закончилось, подошла к нему. С неяркой, несмелой улыбкой обратилась. И нужен был переводчик. Аймшиг жил здесь много веков назад, знал старое наречие, но лама едва разбирал его речь. Худо-бедно помогал молодой вечно-краснеющий монах едва освоивший английский. Один американец как-то приезжал в монастырь и полгода обучал всех монахов. Но как же плохо они разговаривали…оба. Харша ежесекундно покрывалась липким потом волнения. Да, не так себе все представляла.
Им назначили аудиенцию в одной из монастырских комнат. Это была бывшая комната Ламы, который бывал здесь совсем редко, а ученики так боялись что-нибудь изменить в ее пространстве, что заходили сюда лишь затем, чтобы вытереть несуществующую пыль. Поэтому груды свертков, книг, увенчанных тряпочками, разорванными кусками кхадаков, парчой, лежали разбросанными тут и там. Казалось, они занимали все свободные поверхности, и чтобы поставить чашку, приходилось отодвигать целую груду застарелой бумаги. Конечно, настоятель был этому недоволен. Мастер Чова уже давно не прикасался к книгам, лишь по вечерам бубня про себя сутры, многие просто по памяти. Так же давно он уже не считал комнату своей, ютясь по прибытию в углу на полуразвалившейся кровати со старым, продавленным до дыр матрасом, укрытым как одеялом из бывшей красно-коричневой монашеской накидки. В комнате размером не больше двенадцати квадратов, он занимал только один угол, в котором ел, спал, медитировал, размещал подношения, звенел колокольчиком и стучал маленьким барабанчиком
63. И для всего этого ему было достаточно разве что полутора метров. Хоть абсолютно все осознавали ненадобность вещей, размещенных в этих стенах с облупившейся краской, точно таких же, как общая монашеская спальня, где просыпался Ринчен, но рука каждого из них замирала перед тем, как тронуть здесь хоть что-то. Поэтому в очередной раз заходя сюда с наполеоновскими планами, настоятель снова и снова вертел по сторонам головой, от чего становился похожим на потерянного голубя, любовно проводя рукой по древним манускриптам, иногда так нужными в центральном зале, и поднимал руку вверх, приказывая и без того бездействующим помощникам остановиться и покинуть комнату. И так вновь и вновь. После этого проходил месяц-другой и у него опять начинало зудить все же сделать то, от чего их останавливала невидимая сила. Напуская на себя тучи деятельной активности, он бодро поднимал первых попавшихся на глаза послушников и снова входил в эту комнату, окутанную застывшим временем. И снова останавливался в дверях, лишь краем глаза отмечая про себя то, как невластно здесь время, и что даже пыль не в силах покрыть собой эти пожелтевшие письмена.
