– Ясно, – поспешил согласиться Рух. – Лясы долго будем точить? Меня, между прочим, Авдей дожидается.
– Прямо и дожидается, – напрягся бородатый и толкнул второго в бок. – Ты это, Мирошка, слышь, дойди до Авдея, спроси.
– Сам и иди, – набычился Мирон. – Авдей дюже злой.
– Вы собачьтесь-собачьтесь, – улыбнулся Бучила. – Авдей прознает, как гостя на пороге мурыжили, доложить не подумали, враз подобреет, мое слово верное.
Бородатый оказался умней, толкнул Мирошку и юркнул в дыру. Отсутствовал недолго, Рух даже заскучать не успел. Мирон зыркал исподлобья и ворошил носком исконно домововского сапога сенную труху. Иногда настораживался, прислушивался и кидал ладонь на оголовье топора. Господи, аки дите с мохнатым мурлом…
Из норы вылезла бородатая рожа.
– Это, как его, Авдей кличет тебя, стало быть. Туды вон иди. – Мохнатый палец указал направление.
– Стой. – Неусыпный Мирон перекрыл дорогу и передразнил сородича: – «Туды иди». Порядку не знаешь, Ульян? – И приказал Руху: – А ну повернись, вдруг злодейство задумал да железку вострую припас, я посмотрю.
Бучила обреченно вздохнул и повернулся спиной. По телу забегали ловкие пальцы, ощупывая складки и швы.
– Пусто, – разочарованно буркнул Мирон. – Теперича иди.
– Думал, у меня за пазухой пушка или меч-кладенец? – Бучила поправил хламиду. – Ты вродь не дурак, ведь смекаешь: ежели захочу, кишки тебе выпущу без ножа.
– Иди давай, выпускальщик, – буркнул Мирон.
Низкий, забитый рухлядью проход вился во тьме. Плач нарастал и несся теперь одновременно со всех сторон и, кажется, даже из-под земли. Странно все это: охрана на входе, оружие ищут, взвинченные какие-то, настороженные. Случилось чего?
Рух вступил в комнатку со стенами из подгнивших снопов, заваленную грудами битых горшков, тележными колесами, сломанными прялками, вениками, рассохшимися корытами и беззубыми граблями. Сокровищница, видать. Свет отвесно падал из дыры в потолке. Авдей, главный нелюдовский домовик, восседал на резной лавке. Низкорослый, коренастый, поперек себя шире. С виду обычный старикашка, одной ногой на погост – морщинистый, шерсть на лице тронута сединой, горбатенький. Бородища расчесана – волосок к волоску. Борода для домового – первая гордость, чесать ее готовы день и ночь напролет. Хотите задобрить домового – положите гребень за печь. Только, упаси Господь, не серебряный. Домовые шуток не любят, а уж мстительные, Боженька упаси. Расчесывать домовые обожают больше всего – себе бороды, волосы спящим людям, хвосты и гривы коням. Если домовым насолить, ваши волосы будут расчесывать отдельно от головы. В случае особо острых противоречий голову с волосами отделят и унесут. Племя злопамятное, гордое, умеющее постоять за себя. Обожают кровопролитие и молоко.
Предводитель нелюдовских домовых Авдей Беспута прозвище свое оправдывал до копеечки. Разменяв второе столетие, много всякого сумел увидеть и сотворить. По молодости бунтовал против стариковских порядков, воли искал, за те дела был нещадно розгами сечен, обиделся крепко, зарезал порольщика и убежал. Прибился к ватаге пропащих людей, душегубничал на большой дороге, ходил по Волге грабить татар, побывал в Югре и у Камня, искал шаманское золото, еле ноги унес. На память о тех славных летах остался Авдею шрам через всю разбойную рожу, проложивший стежку от брови, рассекающий нос и оттянувший рот в вечной звероватой полуухмылке. После ранения взялся за ум, понял: конец один, или в петлю, или зарежут дружки-приятели за ломаный грош. Вернулся в Нелюдово при коне, броне и оружии. Тогдашний главный домовик валялся в ногах, молил забрать власть. Авдей отказываться не стал.
Рух присмотрелся и удивленно хмыкнул. Авдей был облачен в траченную ржавчиной кольчугу и сидел, опираясь на зловещего вида топор. Совсем умом тронулся?
– Здорово, Авдей, – поприветствовал Рух. – Ты чего во всеоружии-то?
– Здорово, Заступа, – прогудел Авдей и жутко осклабился. – Война у нас тут.
– С кем? – ахнул Бучила.
– А хер его знает, – признался Авдей. – Слышь, домовихи ревут? Горе у нас, третьего дня убили Архипку, племяша моего. С той поры и воюем, в обороне сидим. Любил я Архипку, на свое место готовил. Лучшую избу в селе ему дал, стариков Моховых, да дочка при них с нарожденным дитем.
– Дитем? – Рух поперхнулся, вспомнив Лукерьину девичью фамилию.
– Ну дитем, – Авдей недоуменно вскинул лохматые брови. – Мужик, когда с бабой любятся, всякие штуки интересные вытворяют, после того баба походит-походит и дите из нее вываливается. Нешто не знал?
– Три ночи назад Архипа убили? – Рух пропустил подначку мимо ушей. В совпадения он не верил, но тут прямо тряхнуло всего.
– Три, – кивнул Авдей, не понимая, к чему клонит упырь.
– Дочка Лукерья у них?
– А бес ее знает. – Авдей повысил голос: – Ульян! Ульян, душу мать!
– Тута я. – Из соломенной стены высунулась знакомая голова.
– У Моховых дочку Лукерией звать?
– Ага. Ух хорошая ба…
– Пошел вон.
Зашуршала солома.
– Ну Лукерья. – Авдей заерзал на лавке. – Тебе какая беда?
– В ночь, когда племяш твой погиб, у Лукерьи подменили дите. Смекаешь, Авдей? Кто ребенка забрал, тот и Архипа убил.
– Ах, м-мать. Да как же оно? – Масляно звякнуло. Домовой вскочил и заходил по комнате, помахивая топором и путаясь ногами в кольчуге. – Ну дела, ну дела… – Резко остановился и подозрительно уставился на гостя. – А ты зачем ко мне шел? Хотел за дите ворованное спросить?
– Вроде того, – признался Бучила.
– Обидел ты, Заступа, крепко меня. – Шрам на роже Авдея налился кровью.
– Извиняй, – без тени раскаяния отозвался Бучила.
– Горе у меня, а ты…
– Я же не знал.
– Сука ты, Заступа. Ведь знаешь – мои того сотворить не могли. Убить, обмануть, ограбить – то запросто. Но дите похитить – ни-ни.
– А я тебя в чем обвинял? Хотел совета спросить, вдруг знаешь чего. Вы, домовые, больно уж мозговиты собой.
– Льстишь? Того не надобно, ты мне лучше паскудину, Архипку прикончившую, вынь да положь, я с ней по-свойски поговорю.
– Думаешь, просто? – прищурился Рух.
– Было бы просто, мои молодцы давно б стерву эту сыскали. – У Авдея в шраме скопилась слюна. – В селе убивцы нет, доподлинно знаю. Мы с тобой, Заступа, одною ниткой связаны. Я тебе помогу, а ты мне. По рукам?
– По рукам, – легко согласился Рух, откланялся и поспешил туда, где красиво и птички поют. Не, не на кладбище. В лес.
IV
Леса, нареченные русскими Гиблыми, поганое племя водяков кликало Аавера-метса – Леса призраков, начинались в версте от Нелюдова и заканчивались у берегов далекого северного океана, где болезненные, измельчавшие, утратившие величие елки уставали цепляться за скальное крошево, падали и уносились течением в смрадные воды гниющих морей, где ночь царствовала шесть месяцев в год, на небе играло дьявольское сияние, сводящее людей и животных с ума, и твари, никогда не видевшие солнца, выли на островах из песка, пепла и древних костей. Века назад архиепископ новгородский Василий Калика писал епископу тверскому Феодору о проклятых землях: «Леса те подобны аду, противные человеку и Богу, ибо отец того леса есть Сатана. Много детей моих, новгородцев, сгинули на Дышучем море: ибо червь там неусыпающий и скрежет зубный, и река молненная Морг, воды чьи входят в преисподняя и паки исходить трижды днем». В Гиблом лесу не было ни троп, ни дорог, и люди держались лишь течений многочисленных рек. Черная непроходимая чаща раскинулась на тысячи верст, деревья стояли так густо, что мертвым исполинам некуда было упасть и они медленно догнивали, повиснув на соседних стволах. А у корней, среди тлена и падали, зарождалась жизнь, никогда не видевшая солнечного света, жизнь нечистая и богомерзкая. Там, среди лесов, таились развалины канувшей в лету Биармии, страны великих воинов и колдунов. Циклопические стены и заброшенные города, населенные тенями и падшими душами. Там, в бездонных трясинах, вили гнезда мерзкие твари и царапали серое небо шпили загадочных каменных башен, в каждой из которых насчитывалось восемь тысяч ступеней. Редкие смельчаки уходили в леса в поисках славы и золота. Били зверя, добывали болотное железо, грабили могилы пропавших народов. Некоторые возвращались, бывалоча и в своем уме. Извечное людское любопытство гнало лихих людишек на север, и неизвестно, что блеснуло в чащобе: древние сокровища, глаза чудища или наконечник смазанной грибным ядом стрелы.
