Лукерья начала отчитку, слова молитвы плыли в пахнущей ладаном темноте.
– …прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякие скверны, и спаси, Блаже, души наша…
Рух уловил испепеляющий взгляд попа и спросил:
– Что?
– Нельзя с оружием в храм, – укорил Иона.
– А-а, – протянул Бучила. – То есть богомерзкий упырь, забросавший церковь могильной землей, тебя уже нисколечко не смущает, а самопал, значит, чего-то не то?
– Нельзя с оружием, – обреченно повторил Иона.
– Иди, покажу, как из красоты этой в живого человека палить, – от чистого сердца пригласил Рух и, видя ужас на лице священника, тут же поправился: – Ну, не в живого, вдруг нечистый полезет, руки мне оторвет, а тут ты ему срам отстрельнешь.
– Нельзя оружие, грех.
– Заладил, грех-грех. Нешто не грешил? Чем бабу будешь оборонять, беседу с нечистым ндравоучительную проведешь? Засовестишь? Ты это словоблудие брось. Рука нужна твердая, верный глаз да что-нибудь острое, тяжелое иль огнебойное, лучше освященное да с серебром. Без оружия ты не воин Христов, а пачкун свойских штанцов. Молодцов из патриаршей гвардии видел? Каждый при пищали, а тот же монах.
– Им можно…
– И тебе можно, – убеждающе сказал Рух. – Хошь напомню про латинянские монашие ордена? Тамплиеров, тевтонов, Калатраву? Чей-то с оружием все и орудуют – залюбуешься.
– Ну наверно, – дал слабину Иона и тяжко вздохнул. – Учи, а грехи потом замолю.
– Во, слова не мальчика, но мужа, другой разговор, – обрадовался Бучила. – Граблями не лезь, смотри и запоминай. Видишь полочку и порох на ней? Если его подпалить, огонек в энту дырочку пролезет и, ага, жахнет ружжо. Главное, не забыть супротивнику дуло направить в живот.
Рух на всякий случай показал, как упирать приклад в плечо и откуда вылетает всякая смертоносная дрянь.
– Фитиль зажженным держи. – Упырь подул на тлеющий фитилек, подсветив багровым бледное худое лицо. – Капризный, зараза, боится сырости и ветерка. Загогулину железную зришь? Жагрой зовут, по-мудреному – серпентин. Нажмешь, фитиль к пороху припадет. Глаза зажмуривай, сейчас же пальнет. Вот и вся наука. Смекнул?
– Смекнул, – заверил Иона так истово, что Бучила сразу понял – монах ни хрена не смекнул. А и шут с ним, неохота возиться.
Рух похлопал попа по плечу и отправился в незапланированный обход. Проверил дверь, поковырял пальцем стену, попил вина. Всюду тишина и покой.
– Матушка! – От звука детского голоса Руха едва не хватил кондратий. – Матушка!
Дрожащий голосишко поднимался из-под земли, глухим эхом отражаясь от стен. Ну вот, началось.
– Матушка, где ты?
Лукерья сбилась, Рух подскочил гигантским прыжком и прошипел:
– Не вздумай отвечать, слышишь? Не вздумай!
Лукерья застонала, продолжив читать.
– Страшно мне, матушка. Темно тут, забрала бы меня. – Невидимый ребенок умело давил на потаенные струны любой материнской души. – Матушка.
Лукерья всхлипнула, ее затрясло. Подоспевший Иона брякнулся рядом и прохрипел:
– Не слушай, не Митюнюшка это, отродье сатанинское сыночком прикинулось. Молись, Лукерьюшка, молись, Господь великую силу дает. Я с тобой.
Рух посмотрел на попа уважительно. Надо же, без истерики обошелся и без обычного скулежа. Глядишь, вырастет мужиком. Лукерья, послушная, млелая, жалась к Ионе, читая надрывно и утирая глаза концами платка.
– Матушка, выручи! – Голосишко заканючил плаксиво, разрывая душу на мелкие кровоточащие куски. – Пропаду, матушка, пропаду.
Лукерья забилась в объятиях у Ионы.
– Тихо, милая, тихо. – Батюшка мягко удержал ее за плечи.
– Матушка, отзовись, не дай помереть!
Лукерья молилась сквозь душащие слезы и хрип.
Плач оборвался, заходясь юродивым злобным смешком.
– Сука ты, Лукерья, – прошипел невидимка. – Не мать ты мне боле, слышишь, не мать! Ненавижу тебя, ненавижу!
Мерзкий голос отдалился и утих. Лукерья упала бы на бок, не успей Иона ее поддержать. Рух прислушался, пытаясь угадать, откуда ждать новой беды. Гробовая тишина длилась всего лишь мгновение, а может, и целую ночь. От стука в дверь Бучила дернулся и едва не пальнул.
– Пустите богомолиц заночевать, – тихонько попросила с улицы баба. – Идем к святым источникам Варлаама Хутынского.
– Вот и идите, – отозвался Бучила. – Тут недалече осталось, верст сто пятьдесят.
Лукерья чуть успокоилась, Иона уже не рвался к дверям, как вчера. Не такой дурак, каким кажется.
– Пустите за ради Христа, – взмолилась баба. Голос напоминал густой сладкий елей, затуманивая разум, подталкивая открыть дверь и впустить странниц внутрь. Только не на того напали…
– Отваливайте, не подаем, – фыркнул Рух.
В ответ загомонили на разные голоса:
– Х-холодно.
– Пустите погреться.
– Голодные мы…
– А монашек сладкий поди, – проскрипели, словно железякой по глиняному горшку.
– Больно тошшой, кости да жилы одни, – за дверью разразились поганым кудахтаньем.
– Упыря бы попробовать.
– Не, в ем говна много, бабу лучше всего. Она роженица, самое время молоко кровавое из сисек тянуть.
Грянул мерзкий, скрежещущий смех, на дверь посыпался град сильных ударов, Рух уловил шаги сразу нескольких ног. Лжебогомолицы двинулись вокруг церкви, стуча по стенам, переругиваясь и хохоча.
– Лукерья! А Лукерья! Сукина дрянь, – позвала тварь. – Ненавидит Митяйка тебя, так и сказал!
– Не мать ты ему, – вторила другая. – Не мать!
– Потаскуха!
– От кого дите прижила, тварь?
– Всему селу ведомо – от юродивых паршивых, которые осенью по селу шли! Со всеми скопом блудила в свальном грехе.
– С Ионой, попишкой срамным, за аналоем емлась.
– Муж прознает, получишь свое. Знать, мало учил он тебя!
– Теперича насмерть убьет, в своем праве мужик.
Иона обнял Лукерью, впавшую в полуобморок, и убежденно шептал:
– Не слушай, не слушай, молись, диавол искушает тебя.
У Лукерьи заплетался язык, слова выходили обрывками, продираясь сквозь осипшее горло.
– Молись-молись, развратница, – захихикали голоса. – Не слышит твой Боженька, отрекся от тебя, как и Митяйка отрекся от гулящей мамаши. Неча было с попенком блудить!
Бучила шел следом за голосами, шарканьем и поскребыванием. Хер знает, какую подлянку выкинут, надо держать ухо востро. Внутрь, может, и не пролезут, а поджечь запросто подожгут, полыхнет храм за милую душу. Лоб остро кольнуло, ледяные пальцы перебрали затылок, невесомо провели по вискам. Поганое ощущение копания в голове пропало так же внезапно, как появилось, оставив над бровями тупую, нудящую боль. Кто-то нахальный попытался заглянуть в разум несчастного упыря. Бучила попробовал мысленно идти по оставленному, быстро истончающемуся следу из злобы и ненависти и наткнулся на глухую черную стену. Дальше хода не было, совсем рядом притаилось нечто поганое, скользкое, за версту разящее гарью и падалью. Бучила похабненько ухмыльнулся, встретив самое меньшее ровню себе. Хм, будет весело…
