– Будешь стрелять в человека? Да при свидетелях? Знаешь, что тебя после этого ждет?
Бучила выдохнул и откинулся на спинку скамьи. Волколак все рассчитал, в человеческом облике он человек, обратного не доказать. Не поможет ни вскрытие, ни окропление святой водой, ничего. Если снести башку безвинному человеку, дальше понятно и не очень красиво – обвинение в убийстве, церковный суд и костер. Завидная перспектива.
– Хитрая ты скотина, – восхитился Рух, беря себя в руки. – У меня один вопрос: какого хера здесь происходит?
– Знаешь, я даже хочу умереть вот так, от твоей руки, прямо сейчас. Пусть все увидят, что Рух Бучила
обыкновенный, сошедший с ума душегуб. Так выглядит воздаяние. – Глаз Силантия полыхнул. – Помнишь, пять лет назад, тут, в лесу под Нелюдовом, ты убил волколачиху и двоих годовалых щенков?
– Я много кого порешил, всех и не сосчитать – фыркнул Бучила.
– Это были моя жена с малыми детьми. – Силантий подался вперед. – Моя семья.
– Вообще не сочувствую. Она задрала пастуха с подпаском и человечиной кормила щенят. – Рух помнил все до самых незначительных мелочей. – Виновата сама. У пастуха тоже была семья, а у подпаска – мать и отец. Я сделал, что должен.
– А теперь пришло время платить, – сказал волколак. – Я слишком долго планировал, раздумывал, ждал. Хотел просто убить, но этого мало, я хочу, чтобы тебя прогнали с позором, как побитого пса, пусть ты лишишься всего, пусть станешь никому не нужен и всеми гоним. Хлебнешь беды и горя с лихвой. И тогда я снова приду за тобой.
– А если меня не прогонят?
– Прогонят. Или я продолжу убивать снова и снова, пока страх и ужас не сделают свое дело. Знаешь, люди крайне простые существа, быстро забудут, сколько жизней ты спас, и будут лишь помнить, сколько жизней ты отобрал.
– Теперь понятно, почему ты меня не убил. И от крулакана спас, – кивнул Рух. – А я все гадал.
– Хочу, чтоб ты жил, – подтвердил волколак. – Смерть – слишком простой вариант. Будешь мучиться и страдать.
– Понимаю, – совершенно серьезно кивнул Бучила. – Давным-давно и я потерял всю семью: жену, сына и дочь. Их убили. И я отомстил, жестоко и страшно. И мщу до сих пор, каждую сраную ночь. Стало ли легче? Ни капли. Но если б пришлось, я снова бы вырвал те поганые, трусливые и безжалостные сердца. И знаешь, что самое страшное? Я не помню лиц жены и детей, а рожи убийц со мной навсегда. Не все из них понесли наказание, и только это мешает мне броситься грудью на осиновый кол.
– Кто их убил? – Силантий смерил упыря недоверчивым взглядом.
– Люди. – Если Рух и соврал, то самую малость.
– И ты защищаешь их?
– А я из тех дураков, твердо уверенных, что хорошесть и нехорошесть не определяется хвостом, цветом шкуры или количеством глаз. Я даже знавал парочку приятных в общении оборотней, культурных, милых и обходительных. Ни ты, ни твоя мертвая бешеная сука к ним не относитесь.
– Не называй ее так! – Силантий на долю мгновения утратил контроль над собой. Звериная натура рванулась наружу, левая скула заострилась, сквозь кожу полез черный мех. Волколак усилием воли сдержал обращение, заскрипел зубами от боли и обмяк на лавке без сил.
«Ути какие мы нежные», – усмехнулся про себя Рух. Стоило задеть мохнатую зазнобу, и сразу поперла всякая дрянь. Нервишки у волчишки безбожно шалят. И это наталкивало на одну безумную мысль…
Силантий глубоко выдохнул, встал и бросил золотую гривну на стол.
– На, купи еще пойла, тебе пригодится. Скоро вече, там и увидимся. А я посмеюсь.
Бучила проводил волколака пристальным взглядом и без тени брезгливости попробовал монету на зуб. Ого, настоящая, будет чем работничкам заплатить. Не самому же, сука, копать. Он посидел еще чуть, договорился с парочкой мужиков, подождал, пока они сбегают за лопатами, и все трое перед рассветом ушли в темный нахмуренный лес. В Черном бору, месте проклятом и колдовском, вспыхнул громадный костер и с треском лопалась промороженная земля.
Вече собралось шумное и многолюдное, чуть не все село от мала до велика пришло. Понятно, каждый ли день Заступу гнать решают к херам? Возле церкви взгромоздили скамьи, чинно расселись старейшины, благообразные седобородые старики. За каждым грехов, как на бродячей собаке репьев. Отдельно, на резном стуле, восседал Фрол Якунин, по должности своей главный обвинитель и судия. Правее собрались нелюдовские купцы, ряженные в меха, бархат и дорогие шелка. Ну а на площади простого люда без всякого счета, любой мужик имеет право на голос, хоть пьяница, хоть распоследний бедняк. На том Новгородская республика и стоит. А позади тьма-тьмущая баб. Детвора облепила заборы и крыши ближайших домов. Все ждали потехи: орали, ругались, грызли тыквенные семечки, подначивали соседей и кричали знакомым молодкам.
– Собрались мы по такому случаю… – Выдержав паузу, воздел руку Фрол. – Тишина! Тишина, я сказал! Зверь нечистый за грехи послан нам, людей бьет без счета, что ни день, то новая кровь. Никакой управы нет на зловредную тварь. Заступа бездействует. – Пристав поискал глазами Руха и не нашел. – Ну, не бездействует, а толку все одно нет. Нарушает, стало быть, договор.
– Правильно! Нарушает! Кровь нашу задарма пьет, вурдалак! – заорали в толпе. – Не дело!
– Договор и правда нарушен. – Со своего места поднялся главный из старейшин, иссохший сгорбленный Никанор. В руке старик держал пожелтевший, обветшалый пергамент. – Отдельно прописано тут: «Заступа обязан село всеми силами оберегать и людям верой-правдой служить». А раз нету защиты, значит, не действует и договор. Нечего тут долго судить и рядить, пускай народ принимает решение, гнать такого Заступу поганой метлой или оставить.
Толпа заволновалась, заспорила на разные голоса. Спокойными остались только купцы, ну им и не по чину орать. Тем более новгородское вече – оно лишь на словах народная власть. Как купцы порешат, так и будет, каждому сунут по медяку и все голоса соберут, не впервой.
– Вы, суки неблагодарные, решайте, а я пока вам сказочку расскажу про всяких интересных собак! – перекрыл гомон пронзительный крик. Все головы повернулись одновременно. На самой верхней ступеньке церковной паперти сидел Рух Бучила, кривя рожу в мерзкой усмешке. Весь закопченный, расхристанный, под ногами грязный холщовый мешок. Рух отыскал в первых рядах Силантия Дымова, подмигнул волколаку и с видом заправского чародея запустил руки по локоть в мешок. Выпрямился, и толпа удивленно ахнула: на правую руку Бучила нацепил череп огромного волка, на левую – два маленьких черепка и заблажил на весь мир, изображая диалог на разные голоса.
– Мама, мама, – закричали маленькие черепа. – А где наш папочка-пес?
– Знать не знаю, где этот блохастый кобель, – ворчливо ответил большой череп. – И сколько раз я вам говорила, он вам никакой не отец. Ваш отец – нелюдовский Заступа Бучила, ох и красавец, ох и горячий мужик.
Рух не сводил глаз с Силантия. Да-да, милок, этот балаган для тебя. Волколак побелел, рана на лице дергалась и пульсировала, губы скривились. Давай, мохнатик, давай.
