Раскрасневшаяся и с трудом переводившая дыхание, я оглянулась на слуг, прося поддержки. Мне на помощь поспешно пришел один из египтян, работавший у нас шофером. У него были сильные руки, и ему удалось растащить дочерей в стороны.
Но вслед за одним сражением всегда приходит другое. Место физических действий заняли словесные оскорбления. Маха стала ругать свою малышку-сестру, которая плакала горькими слезами, обвиняя старшую в отсутствии веры.
Я предложила им немного поразмыслить, но в этом бедламе мой голос не был услышан. Тогда, чтобы заставить дочерей замолчать, я принялась щипать их за руки. Маха стояла, дыша гневом, а Амани, ползая на четвереньках, расправляла страницы истрепанной газеты. Моя дочь оставалась преданной своим убеждениям до конца!
Причин для религиозного пыла множество, и результаты непредсказуемы. Меня внезапно осенило, что некоторые люди в религиозном пылу проявляют свои худшие качества. Вероятно, то же можно было сказать и об Амани. В прошлом я, сомневаясь и надеясь, все же полагала, что религия со временем сумеет скорее успокоить Амани, чем будет возбуждать ее. Но теперь с угрюмой уверенностью я могла сказать, что мои надежды не оправдались.
Мое терпение, однако, не могло сравняться с гневом, и я, ухватив дочерей за уши, повела их в гостиную. Твердым голосом я велела слугам оставить нас наедине. Свирепо глядя на своих детей, я, к своему позору, подумала, что допустила непростительную ошибку, явив па свет таких беспокойных созданий.
– Крик новорожденного младенца является для его матери не чем иным, как сиреной, оповещающей ее об опасности, – объявила я своим дочерям.
Должно быть, мой взгляд и выражение лица придавали мне облик сумасшедшей, потому что дочери мои присмирели и выглядели испуганными. Они с забавным уважением относились к тем моментам, когда их мать теряла рассудок. Желая избежать второй, более крупной ссоры, в которой уже будет три, а не две участницы, я закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Успокоившись, я сказала каждой из дочерей, что предоставлю возможность высказаться обеим, но никакого насилия больше быть не должно.
Маха взорвалась:
– С меня хватит! Хватит! Амани доводит меня до бешенства! Или она оставит меня в покое, или… – я видела, что Маха перебирает в уме наиболее обидные оскорбления. – Я проберусь в ее комнату и изорву ее Коран!
От такой ужасной мысли Амани судорожно сглотнула.
Зная, насколько горячей и отважной могла быть Маха, если она что-то вбила себе в голову, я строго-настрого запретила дочери совершать такое неблаговидное действие.
В ней снова заклокотала ярость, и Маха продолжила.
– Но это же глупейшая идея – собирать старые газеты! Нам придется сделать большую пристройку, чтобы хранить их, – она взглянула па сестру. – Тебе изменило чувство здравого смысла, Амани! – Маха перевела взгляд на меня и обвинила сестру в диктаторстве. – Мама, с тех пор, как мы вернулись после хаджжа, Амани больше не считает меня равной себе, ей кажется, что она является моей повелительницей!
Я полностью была согласна с Махой. Я видела, как религиозная страсть моей дочери с впечатляющей скоростью расцвела пышным цветом. Осознание ею своей божественной правоты приводило к нелепым домашним установкам, от выполнения которых никто не освобождался.
Всего за несколько дней до этого она обнаружила, что один из филиппинцев, работавший у нас садовником, гордо демонстрировал пару резиновых сандалий, на подошвах которых было начертано имя Аллаха.
Вместо того, чтобы похвалить его за сделанную покупку, как он того ожидал, Амани в ярости раскричалась и, схватив башмаки бедолаги, обвинила его в богохульстве и пригрозила жестокой карой.
В слезах парень признался, что купил сандалии в Батхе, популярном торговом центре, расположенном на окраине Эр-Рияда. Он подумал, что его мусульманским хозяевам будет приятно узнать, что на его башмаках отпечатано имя Аллаха.
Объявив сандалии результатом происков дьявола, Амани созвала собрание своей религиозной группы и всех их ошеломила демонстрацией кощунственной обувки.
Весть достигла и других религиозных группировок, и вскоре по городу ходили проспекты, призывающие людей отказаться от покупки и ношения подобной обуви.
Эффект, произведенный туфлями, и в самом деле был шокирующим, поскольку мусульман учат никогда не наступать на объект, на котором начертано имя Аллаха, запрещено даже оставлять башмаки лежащими вверх подметками, дабы это не могло оскорбить нашего создателя. Реакция Амани оказалась преувеличенной, поскольку молодой филиппинец не принадлежал к нашей вере и не был знаком с прописными истинами. В своем злобном обличении моя дочь была слишком грубой.
С раннего возраста я привыкла к образу доброго Аллаха, представляя его как существо, которое не станет осуждать человеческие слабости. Я была совершенно уверена в том, что мой ребенок не был знаком с тем образом Бога пророка Магомета, с которым знакомила меня моя добрая матушка. Я посылала нашему создателю молитву за молитвой, прося его дать Амани послабление в ее мрачной набожности.
Мысли мои снова вернулись к событию сегодняшнего дня, и я посмотрела на дочерей.
Памятуя об угрозе Махи расправиться с Кораном, которая представлялась весьма вероятной, Амани дала обещание впредь воздерживаться от надзора за образом жизни своих брата и сестры.
Маха, в свою очередь, объявила,, что если только Амаии перестанет вмешиваться в ее жизнь, какой бы неправильной она ни казалась, то она больше никогда не будет прибегать к насилию.
Я понадеялась, что договор будет соблюден, хотя места для сомнений было предостаточно, поскольку Амани всегда была готова осудить все, что видела. Она никогда не чувствовала себя по-настоящему счастливой, за исключением тех случаев, когда вела религиозную войну. Но Маха не собиралась со смирением принимать замечания своей сестры.
Обе мои дочери, сведенные судьбой в один семейный союз, были слишком взрывоопасной смесью для длительного мирного сосуществования.
Отказавшись от репрессий, я прибегла к материнской нежности. С глубочайшей любовью я обняла обеих дочерей.
Вспыльчивая Маха, быстро отходившая, искренне и вполне миролюбиво улыбнулась мне. Амани, не спешившая прощать тех, кого считала неправыми, осталась несгибаемой и не поддалась на мою ласку.
Устав от материнской ответственности, я печально наблюдала за тем, как расходятся пути, выбранные моими дочерьми.
Наступившая тишина не принесла мне успокоения. Почувствовав себя раздраженной, я решила, что мне требуется принять что-то стимулирующее.
Я позвонила в колокольчик и попросила Кору принести мне чашку кофе по-турецки, но потом передумала и решила выпить более крепкий напиток, смешав бурбон с колой.
Кора стояла, от удивления разинув рот. Я впервые заказала алкогольный напиток в дневное время.
– Иди, – приказала я.
