— У купца чем занимался?
— Дык заимку сторожил. Да ещё, бывало, за лошадьми и за добром приглядывал.
— А на поселение за что тебя пригнали?
— Дык, эта… кафе из хлеба ляпил.
— Чего?
— Дык… я ж говорю, зерно кафейно ляпил из хлебного мякиша с заварной густотой.
Мама мия, каких только чудиков в Сибирь не ссылают!
— С этого места давай-ка поподробнее. А потом и о своём хозяине расскажешь, и о том, какая кошка между ним и канским городничим пробежала.
Пока Сеня торопливо описывал свою непутёвую жизнь, в том числе до и после ссылки, подошёл Василий с сундучком, поставил его передо мной и открыл так, чтобы содержимое увидел лишь я один. У-у-у, сколько тут всякой всячины! И посуда серебряная, и золочёная церковная утварь, и мешочек — оп-па! — с золотыми украшениями. Это мы удачно на огонёк заглянули.
Правда плану пещер, изъятому у Потешко, я не слишком обрадовался — опять замысловатые каракули, причём непохожие на добытые у варнаков ранее. Чёрт, они ещё и разными шифрами пользовались!
В конце разговора я поинтересовался у Сеньки судьбой хозяйской заимки, и он простодушно признался:
— Дык хозяин на меня записал, моя теперича и будет.
Ах вот оно как! Получается, нет смысла белобрысому в полицию идти, может без заимки остаться.
— А чем заниматься станешь?
— Дык чем заниматься, коль тайга кругом? — удивился Сеня. — Охоте я с детства учён.
— Понятно.
Я принял решение. Верное, неверное — не знаю. Жизнь покажет.
— Александр, ты хочешь сказать, что в их конфликте виновна реформа местного самоуправления?
— Да, Софа, частично она, родимая, но всё же в большей мере виновата жадность Петра Ивановича. Он не исполнил некоторые обещания, данные купцу, а деньги, уже проплаченные, отдавать не пожелал. Перед отъездом из Канска у него с Потешко очень неприятная ссора произошла. Говорят, знатно они там друг на друга покричали. Причём так, что об этом даже красноярской полиции известно стало.
— Но Пётр Иванович собирался вернуться и продолжить дела с купцом.
— Ну, может, он полагал, что не слишком сильно этого бандита обокрал и тот стерпит, а Потешко посчитал иначе. Хотя мне кажется, купчина приговорил усатого сразу, как узнал о реформе городового управления и упразднении в следующем году должности городничего. Сама посуди, зачем ему отставной чиновник? Ведь займёт бывший городничий новую должность в руководстве Канска или не займёт, пока неизвестно, а огромное по здешним меркам богатство — вот оно, уплывает в Россию.
Наша старшая обдумала мои слова и выдала план действий, да такой, что я чуть со стула не упал:
— Пустим изъятые у купца деньги на похороны Петра Ивановича и на проживание у нас детей из Енисейска.
Бляха-муха, просто нет слов! Остались одни буквы, и те нецензурные. Нам и вороватого чинушу теперь хоронить, и табуны детишек обихаживать! Как Хоттабыч её при первой встрече назвал? Великая мать? Прямо хочется добавить: всех времён и народов. Ох, какая у неё во взоре стальная непреклонность нарисовалась. Я аж трепещу.
— Софочка, ты хоть понимаешь, о чём говоришь-то? У Потешко мы взяли только драгоценности, на их продажу уйма времени уйдёт. Да и потом, нам что, в Санкт-Петербурге не надо будет заводские школы и детские дома обустраивать?
Смутилась на секунду… и вновь на меня насела:
— На столичные дела у нас деньги Петра Ивановича имеются.
— Да, но большая часть изъятого у него — это опять-таки драгоценности и ценные бумаги, которые мы, между прочим, собрались постепенно в России реализовывать. А заводы и школы придётся покупать и строить тотчас по приезде, то есть в столице нам сразу же потребуется крупная сумма наличных денег. В противном случае не успеем ничего наладить, ведь к весне семьдесят первого года нам нужно быть здесь, в Красноярске, мы это уже обсуждали.
— Но что-то же у тебя заготовлено?
— Как и договаривались, полусотне детишек я безбедную жизнь обеспечу, остальное отложено до прибытия в Петербург.
— Но…
— Никаких «но», Софочка. Давай сначала проясним, сколько же детей в Енисейске нуждается в переезде. Может, их всего тридцать, а мы тут с тобой копья ломаем. Ты пойми: как бы там ни было, но дети предпочитают жить с родителями. Иногда не слишком сытно, но всё равно с ними. Поэтому, мне кажется, стоит подумать об организации общественной кампании по сбору средств на закупку продовольствия для всех жителей Енисейска. Купцы вон поговаривают о бесплатной поставке хлеба погорельцам, а женское общество Красноярска чего молчит? С помощью дам мы могли бы многих накормить.
Мои предложения, похоже, заинтересовали Софу.
— Хорошо. Я поговорю с дамами. Но принять участие в похоронах Петра Ивановича мы, как «приятели», обязаны.
У-у-у, снова тебе, Сашок, забот добавилось. Ё-малай! Покой нам только снится.
Я вздохнул:
— Ладно, сегодня же займусь похоронами.
Наша старшая ненадолго задумалась и уже другим тоном спросила:
— Что с Кузьмой Тихим?
Ох, какой голосок у неё глухой и скрипучий стал. Наверно, боится услышать, что я сапожника вслед за Потешко на тот свет отправил.
— Да отпустили мы его. Ты ведь уверена, что слово своё он сдержит, вот и пусть, как обещал, жизнь с супругой по новой начинает. Сейчас он на заимке, в тридцати верстах от Красноярска, раны зализывает, а как оклемается, в Канск поедет, жену из кабалы выручать.
На следующий день я, как папа Карло, не разгибая спины, с утра и до обеда разбирал и переплавлял в небольшие слитки все золотые и серебряные изделия, добытые неправедным путём. Нельзя хранить улики, связывающие нас с убийствами купца и городничего. И продавать их нельзя. Надо уничтожить всё от греха подальше, уж лучше я потом из этого золота новые побрякушки сделаю, чем буду столь глупо рисковать.
Перед обедом выполз из подвала уставший и голодный, побрёл наверх переодеться, и тут со двора раздался пронзительный визг, да такой, что я чуть на месте не подпрыгнул. Что за чёрт?! Кого там режут? Коридор проскочил почти бегом, вылетел на крыльцо и, оторопев, замер. По двору кругалями бок о бок с Мухтаром носилась наша недавно приобретённая свинья и визжала не переставая.
Минуту понаблюдав за этой круговертью, я спросил у стоящего поблизости дворника:
— Семёныч, что это с ними творится?
— Мухтарка свинку учит. За ухо её ухватил и гоняет.
Я пригляделся. Действительно, пёс вцепился зубами свинье в ухо и скачет, довольный.
— А чему учит?
— Куды ей своё рыло сувать не след.
Ничего себе! Я изумлённо рассматривал продолжающиеся дворовые бега. От несмолкающего визга начало звенеть в ушах.
