Иану, которому принадлежит мое сердце
Взявшись изучать основы жизни, следует сперва обратить свой взор на то, что скрывает смерть.
– Мери Уоллстонкрафт Шелли, «Франкенштейн»
Пролог
Эдинбург, 1817 год
– Шевелись!
– Я копаю изо всех сил, Дэйви.
– Я копаю изо всех сил, Дэйви.
– Значит, напрягись еще чуток.
Ночь выдалась почти безлунная, поэтому Дэйви, стоящему в сырой от росы траве, не было видно, как Мунро, раскапывающий в этот момент могилу, раздраженно закатил глаза. На этот раз времени ушло заметно больше – деревянная лопата, которую Мунро удалось стащить с заднего двора гостиницы в Фербенксе, была меньше, чем металлическая, с которой он принялся за работу этой ночью. Но в то же время от нее было не так много шума, и это решало дело. С тех пор, как на Торнхилльском кладбище появился сторож, чтобы охранять могилы, тишина стала необходимым условием. Уже трех их приятелей загребли сторожа, и теперь на них повесили неподъемные штрафы. С тех пор Дейви больше на улицах их не видел.
Что-то было не так. Дэйви никак не мог сообразить, что именно, но что-то нынешней ночью казалось неправильным. Может быть, все дело в воздухе. Густой дым, стелющийся над Старым городом Эдинбурга, всегда был непроглядным, пропитанным запахами прогорклого масла, табака и отвратительной смеси нечистот с мусором, от которых состоятельные жители сбежали в новый район с прекрасными особняками, выросший у подножия холма, по ту сторону Садов Принцесс-стрит
[1]. Нынешняя ночь была безветренной.
Дэйви не стал ничего говорить Мунро о возникших странных предчувствиях. Мунро просто посмеялся бы над ним. «Ты здесь вообще-то стоишь на шухере, а не ощущения перебираешь», – сказал бы Мунро.
Вдалеке Дэйви различал огонек одинокой свечи, горящей в окне домика приходского священника. Священник не спал. Мог ли он заметить движения в темноте кладбища с такого расстояния? Скорее всего, нет, но что, если ему внезапно пришло бы в голову прогуляться перед сном?
– Ты там не можешь хоть чуть-чуть побыстрее? – прошептал Дэйви.
В ответ раздался звук, который не перепутаешь ни с чем, стук дерева о дерево. Мунро добрался до гроба. Перед следующим этапом мальчишки затаили дыхание: Мунро поднял лопату и с силой опустил ее вниз. Дэйви поморщился от треска, с которым сломалась крышка. Они замерли в ожидании криков или лая собак, но было тихо.
– Бросай веревку, – окликнул приятеля Мунро. Дэйви сделал, как было велено, и Мунро опытной рукой за пару мгновений затянул ее на шее трупа. – Теперь тяни.
Пока Дэйви тянул веревку, Мунро, все еще стоящий в могиле, направлял движение тела сквозь небольшой пролом в крышке гроба назад, в мир живых, словно помогал телу, прошедшему через смерть, в его странном, извращенном рождении. Мунро удалось снять с трупа башмаки и кинуть их назад в гроб, но Дэйви пришлось избавить тело от остальной одежды и отправить ее к башмакам в могилу. Кража тел, само собой, тоже была противозаконна, но если бы они взяли из могилы хоть какие-то вещи, то это было бы уже уголовным преступлением.
Тело оказалось женским, как Дженет им и говорила. Дженет шпионила для того воскрешателя, который лучше платил ей на этой неделе, пробиралась на похороны и отиралась как можно ближе к гробу, чтобы убедиться, что покойника не спрятали за дорогой каменной крышкой, уберегая от того самого преступления, которое они сейчас совершали.
– Ни могильной клетки
[2], ни семьи, – заверила Дженет, стоя в дверях каморки Мунро в Мясницком тупике, почесывая шею и ухмыляясь ему из-за завесы медных кудрей. Вряд ли Дженет было больше четырнадцати, но у нее уже не хватало заметного количества зубов. – Или всяко семейка так себе. И гроб на вид дешевка. Сосна или вроде того.
– Не беременна, случаем? – спросил Мунро с надеждой, приподняв брови.
Докторам так нужны были для вскрытий тела беременных женщин, что они готовы были платить вдвое больше. Дженет покачала головой и протянула руку за деньгами. Как только на город опустилась тьма, Мунро и Дэйви отправились в путь, погрузив в свою тачку лопаты и веревку.
Дэйви отводил взгляд, стягивая с трупа потрепанное серое платье. В темноте ночи он чувствовал, как пылают щеки. Никогда прежде ему не доводилось раздевать живую женщину, но он уже сбился со счета, припоминая, сколько раз избавлял от одежды тех, кого едва успели похоронить. Взгляд его скользнул по надгробию, наполовину скрытому тьмой и грязью: Пенелопа Харкнесс. «Спасибо тебе за восемь гиней, Пенелопа Харкнесс», – подумал он.
– Кидай сюда, – скомандовал Мунро снизу. Дэйви швырнул ему платье. Как только одежда женщины вернулась в ее пустой гроб, Мунро вылез из могилы на сырую траву. – Лады, – выдохнул он, отряхивая ладони от земли. – Давай закапывать и убираться отсюда.
Мунро ни за что бы не признался, но он тоже чувствовал нечто необычное, какую-то странную хрупкость воздуха, от которой дышать становилось труднее. Свеча в домике священника погасла.
– Ты же не веришь, что она умерла от лихорадки, да? – прошептал Дэйви.
На коже женщины не было оспин или кровавых волдырей, но от летавших в последние дни слухов было не так-то просто отмахнуться. Если римская лихорадка на самом деле вернулась в Эдинбург…
– Конечно нет, – уверенно заявил Мунро. – Не сходи с ума.
Дэйви облегченно вздохнул и выдавил слабую улыбку, невидимую в темноте. Мунро всегда знал, как успокоить его, прогнать страхи, лезущие в голову, будто крысы в кладовую.
Парни закончили работу в молчании. Могила снова была скрыта под слоем земли и дерна, как и прежде, а тело, жесткое от трупного окоченения, лежало в тачке, укрытое серым плащом.
Вдруг что-то мелькнуло на самой границе кладбища, у низкой каменной стены, идущей вдоль всего его восточного края. И Дэйви, и Мунро заметили это движение и повернули головы, следя за ним, но едва их глаза привыкли к темноте, как все пропало.
